Намного позже я узнала, что разум не появляется так сразу около дверей затаенного. Недостаточно только хотеть проникнуть в бессознательное, чтобы сознание вошло туда. Разум медлит, колеблется, оттягивает момент, караулит и, когда настает час, растягивается у дверей, как легавая собака, и замирает. Тогда хозяин должен идти туда сам и подбирать дичь.
Сейчас, когда я освободилась от тех красивостей, воскрешение которых в голове доставляло мне удовольствие, я понимала, что топчусь на месте. Меня раздражало, что я не бросаюсь прямо в волны внутреннего Нечто, которое вызывало отвращение, от которого исходили мерзость, гниение, невыносимость. Ведь я догадывалась: для того чтобы вылечиться, нужно бороться с внутренним Нечто, крепко схватить его – тем не менее то, что выходило наружу, когда я разговаривала с доктором, было печальными подробностями мелких приятностей – симпатичными, трогательными, такими, чтобы вызвать некоторую жалость в чувствительных сердцах.
Это продолжалось вплоть до того дня, когда, продолжая пересказывать вялые воспоминания, я пошла по окольному пути, пока неуловимому, но очень важному.
Я все еще говорила о поисках подарков, достойных моей матери. Именно во время дневного отдыха во мне всегда оживало это воспоминание.
Девочка явилась ко мне в глухой переулок. Мне вновь довелось увидеть ее загорелую на солнце кожу, взъерошенные светлые волосы, любопытство, желание нравиться. Она легла на кушетку вместе со мной, внутри меня.
Кабинет доктора превращается в мою прежнюю комнату. Мне около десяти лет. На потолке – маленькая бежевая ящерица, которая, как обычно, торчит там в дневные часы. Она – единственное активное существо в доме во время послеобеденного отдыха. Ящерица охотится за насекомыми в лучах солнца, проникающих сквозь щели жалюзи. Ее широкие и плоские лапы похожи на виноградные лозы. Она как будто спит, но это не так. Внезапно она стремительно бросается на намеченную в качестве жертвы муху и затем словно жадно булькающий индюк наслаждается ею, пока та движется вниз по ее гортани. Некоторое время назад, в ночной драке – ведь ящерица ведет и ночную жизнь – она потеряла свой хвост. Хвост вырастает вновь медленно, но сейчас он уже почти нормальный. Вообще-то мне тоже хотелось бы, чтобы у меня вырос «хвост», как у мальчишек.
В эти проклятые минуты послеобеденного отдыха такие мысли приходят мне в голову постоянно. Когда мы купаемся в ирригационном бассейне, где вода такая теплая, что кажется густой и плотной, сын Кадера развлекается, трогая свой «кран», пока тот не становится твердым как палец. Затем он прохаживается, выставляя бедра вперед, а впереди гордо торчит его «перископ». Остальные смеются над ним. Я же ему завидую. Мне действительно было бы приятно иметь внизу живота что-то похожее вместо моего гладкого персика. Если бы у меня был член, я гуляла бы совершенно голой и засовывала бы его в цветки желтой розы или в пухлые ягодицы поварихи Генриетт, когда та нагибается к печке. Оп! Эта мысль вызывала у меня жар в пояснице!