Какая жестокость, какая грубость, какая ненависть были в ее глазах и словах – после стольких лет!
– Я, дочь моя, взяла велосипед, который бог весть сколько лет ржавел в сарае, и стала колесить на нем по полю, по вспаханной земле, везде. Ничего. Часами напролет я скакала на лошади: препятствия, рысь – настоящая, не облегченная – можешь мне поверить. Ничего. Как только я оставляла велосипед или лошадь, я шла играть в теннис на солнцепеке. Ничего. Я глотала упаковки хинина и аспирина. Ничего.
Послушай, что я тебе скажу: уж если ребенок зацепился, его уже не отцепишь. А «подцепить» ребенка можно за считанные секунды. Ты понимаешь меня? Понимаешь, почему я хочу, чтобы ты извлекла урок из моего опыта? Понимаешь, что мы попадаем в ловушку? Понимаешь, почему я хочу, чтобы ты это знала и остерегалась мужчин?
…После более чем полугода таких попыток мне пришлось смириться с мыслью, что я беременна и что у меня будет еще один ребенок. Впрочем, это было уже заметно. Я уступила.
Она повернула голову ко мне и красивым движением, одним из тех, которыми владеют белые люди в колониях и в которых были смешаны европейская сдержанность и страстность жарких стран, попыталась заправить под атласную ленту мои локоны, которые выбивались и все время спускались на лоб.
– Наконец ты родилась – это тебя я ждала. Господь наказал меня за то, что я подгоняла природу, – ты родилась при лицевом предлежании, лицом вперед, вместо того чтобы идти затылочком. Эти роды были намного тяжелей и болезненней, чем роды твоей сестры или твоего брата. Но наказание не стало слишком жестоким, так как ты оказалась красивым младенцем отменного здоровья. Выходя на свет, ты, видимо, терлась об меня своими подбородком и скулами, потому что они были очень красными, можно было подумать, что ты накрашена. Боже, какой хорошенькой ты была! Сестра Сезарьен, присутствовавшая на всех родах в нашей семье, вымыла тебя, запеленала, даже причесала золотистый пушок на твоей голове. Затем она положила тебя в твою симпатичную люльку, где ты заснула, скрестив ручонки на груди. Она сказала: «Мадам, посмотрите, она будто готовится стать монашкой», и мы обе рассмеялись.
Это приятное воспоминание и сейчас вызывало у нее смех: крохотная девочка, будто подкрашенная, со скрещенными руками и с закрытыми глазами, как маленькая монахиня. Она наклонилась ко мне и в порыве нежности, которые редко у нее появлялись, хотела обнять меня. Но бессознательно, делая вид, что оступилась, я отстранилась от ее поцелуя, прежде всего, отстранилась от ее живота.