Ах! Если бы я находилась в этот момент в гостиной, как я представляла это себе впоследствии, если бы я чувствовала рядом с собой Нани или Кадера, может, я не провалилась бы в ту глубокую расщелину в земле, которая разверзлась подо мной. Если бы был слышен вечерний лай собак. Если бы я могла слышать вой шакалов, отвечающих им из леса. Если бы на ней была та изящная одежда и от нее пахло бы теми приятными духами, которыми она пользовалась дома… Но нет – мы стояли на шумной улице, в наших строгих уличных платьях. Без свидетелей, лицом к лицу, мы переживали нашу единственную встречу. До этого момента моя жизнь была лишь средоточием усилий, чтобы не свернуть с пути, ведущего к ней. Я думала, что, как только мы встретимся, я продолжу свой путь вместе с ней, соразмеряя свои шаги с ее шагами. Вместо этого теперь, едва наши пути сошлись в одной точке, я ускорила свой бег к тому, чтобы мой путь как можно быстрее отдалился от ее пути. Наши пути всего лишь пересеклись. Наши жизни составляли теперь один из тех косых крестов, которыми зачеркивают, аннулируют, уничтожают.
Ненависть не возобладала сразу. Сначала перед моими глазами протянулась бесконечная пустыня, ровная, сухая, плоская, однообразная, приводящая в отчаяние. За свою юность я, как бык, на котором пашут, прошагала эту пустыню вдоль и поперек, таща за собой тяжелый, но ничтожный плуг моей любви к матери, отныне потерявший смысл. Кровь подождала, пока мне исполнится двадцать лет, чтобы начать наносить мне визиты – крайне нерегулярные и с невыносимыми страданиями. Затем я стала женщиной и ждала первенца. И вот тогда, когда я узнала, что значит носить в животе малыша – четыре, пять, шесть месяцев и больше, – я начала ненавидеть свою мать, эту несчастную подлую тварь!
Я не знаю, что я готова была совершить, когда та благодать пришла ко мне в первый раз… Впрочем, у меня очень мало живых воспоминаний, относящихся к периоду времени между признанием матери о неудавшемся аборте и моим анализом. Внешне моя жизнь протекала серо, тускло, безмолвно, очень правильно и в полном подчинении, внутренне же – секретно, постыдно и все чаще в страхе… И вот вдруг я ощутила в животе, с правой стороны, почти неуловимое прикосновение – так чувствуешь взгляд человека, которого не видишь. Я была беременна уже чуть больше четырех месяцев. Несколько дней спустя – опять то легкое прикосновение, та нежная ласка: деликатный бархатный пальчик.
Это был мой ребенок, он шевелился! Личинка, головастик, глубоководная рыба. Первоначальная жизнь, слепая и неуверенная. Огромная голова гидроцефала, позвоночник птицы, конечности медузы. Он существовал, жил там, в своей теплой воде, привязанный толстым канатом пуповины. Слабый, беспомощный, безобразный. Мой младенец! Который произошел из моего большого желания мужчины, из прекрасных движений, которые позволяли нам скользить одному в другом, из совершенного ритма, который мы нашли сразу, без труда, вместе. Из этого совершенства могло родиться только чудо, драгоценное существо.