Я прислушиваюсь. Где-то справа слышится звук, похожий на звон битого стекла. Немного помедлив, я тихо закрываю дверь, вновь оказавшись на ледяном краю зазубренного лезвия. Ветер усиливается.
Она завела двигатель. Зажужжала печка, запахло жженой пылью. «Вольво», кашлянув, тронулся с места. Через секунду из охрипшего динамика радио послышался голос диктора, прогноз погоды — снова метель. Она засунула руку в бардачок и извлекла оттуда стопку кассет. Я смотрел, как она, не глядя, скормила первую попавшуюся в открытый рот стерео. Послышался глотательный звук, потом шелест. Песня началась хрипло и оглушительно, с полуслова.
— It’s either you or me… bruise… pristine… serene.
Она сделала погромче.
— Как раньше, да? — Она улыбнулась, обнажив свои маленькие острые зубы и провела тыльной стороной ладони по моей небритой щеке. Как раньше?
Я поймал ее холодную влажную руку в свою, не поворачивая головы, наблюдая за исчезающей под длинным облезлым капотом желтой разделительной полосой.
— We were born to lose.
Двадцать четвертый этаж на несколько уровней выше больших террас президентских люксов. Если я упаду, то только на одну из этих террас, если повезет — на укрытый матрасом шезлонг, а если нет, если меня подхватит порывом штормового ветра, я могу свалиться вниз и встретить свою смерть вниз головой, недоумевая, почему море наполнено огнями звезд. Ни то, ни другое меня особо не пугает.
Я перевешиваюсь через перила и заглядываю в окна номера Олли. Из-под штор сочится пепельно-серое мерцание телеэкрана. Они там, внутри. Мне кажется, я слышу всхлип. Мимо пикирует чайка. Я перевешиваю одну ногу, хватаюсь рукой за ограждение балкона, превозмогая режущую боль в боку, подтягиваюсь и шлепаюсь на холодный бетон по ту сторону перил, как пакет объедков на дно мусоропровода.
Адреналиновая анестезия стремительно покидает мое тело, уступая место судорожной агонии. Несмотря на холод и дождь, я чувствую проступающую испарину. Я смутно ожидаю, что в любой момент меня снова могут схватить, засунуть на заднее сиденье черной машины, только в этот раз я уже не увижу никаких звезд над головой. Я жду, минуту, две, три, но ничего не происходит, только чайка орет где-то надо мной. Притаившись за укрытой клеенчатым чехлом махиной джакузи, я прижимаюсь спиной к холодной стене и закрываю глаза. Мне нужна еще минута, одна минута, прежде чем красный индикатор здоровья сменится на желтый, и я смогу пойти дальше.
Она что-то говорила. О чем? Я не помню, наверное, я слушал не так внимательно, как мне следовало. Но разве кто-нибудь мог знать? Я — нет. Наверное, это было что-то будничное, обычное, неважное. Моя старая кассета все еще крутилась внутри недовольно покашливающего стерео. В машине, наконец, стало тепло. Значит, ее дядя починил печку, потому что в нашем детстве всегда надо было выбирать между музыкой и теплом, нельзя было включить и то, и другое одновременно.