Челка Ахматовой (Воронцова-Юрьева) - страница 2

Однажды Рите позвонила девушка. Девушка была ничья и, как быстро выяснилось в процессе разговора, лет эдак уже за пятьдесят, эдак даже ближе к шестидесяти. Кто-то, памятуя о недавнем Ритином одиночестве, дал ей Ритин телефон, обрисовав Риту в самых восторженных красках, отчего девушка долго не решалась позвонить. Годы шли, и вот теперь, когда она все-таки решилась набрать заветный номер, оказалось, что Рита уже не одна — да, представьте себе, не одна, в отличие от девушки.

— Да… — промурлыкала Рита в трубку. — Да… С любовницей… Что?.. С молодой… Тридцать семь… Так что, как видите…

По Ритиному лицу блуждала торжествующая улыбка.

Она вообще любила мной хвастаться. Хотя иногда мне казалось, что она хвастается вовсе не мной, а чем-то еще, не имеющим ко мне никакого отношения. Например, своим неодиночеством. Подруги, то и дело приезжающие к Рите в гости, с любопытством заглядывали мне в лицо.

— Поздравляю, поздравляю, — говорили они, одобрительно кивая, — наконец-то ты не одна.

— Да, — говорила Рита. — Познакомьтесь. Это моя Наташа. Она посвятила мне два рассказа.

— О! — восторгались подруги. — Надеюсь, дашь почитать?

Рита радостно улыбалась.

— Пусть прочтет Наташа, — говорила она. — Она замечательно читает.

Гости рассаживались на кухне и замирали в позе ожидания. Рита торжественно вносила в кухню папку с рассказами. Она хранила их в папке, чтобы не помялись. В кухне, в сгустившейся атмосфере интеллигентного времяпровождения, наступала глубокая тишина. Я начинала читать. Я действительно умела хорошо читать. Я любила читать — читать и чувствовать аудиторию. Иногда она была мягкой, благодушной, ее не надо было побеждать, она сама с удовольствием лепилась под рассказ, и тогда мой голос становился свободным и щедрым, легко преодолевая оттенки и паузы. Иногда же она бывала сухой и жесткой, но это тоже было интересно, возможно, даже еще интересней, чем предыдущий вариант, — здесь требовалось сразу объявить войну, нет, даже не так — надо было сразу объявить себя победителем и удерживать, удерживать до конца, спокойно и холодно выламывая сухость и жесткость.

Я любила читать, а Рита любила слушать. Она слушала, и на ее лице отражалась гордость за меня, свою любовницу, молодую и симпатичную, обладающую такими замечательными талантами в виде двух посвященных Рите рассказов и умения достойно их прочитать. Да, такие любовницы на дороге не валялись. Ну кто бы еще мог написать ей такие рассказы? Кто бы еще мог так замечательно их прочитать?

Чтение подходило к концу. Я делала последнюю интонацию и, на последней паузе отведя от себя листки с рассказами и подняв глаза, в полной тишине, еще насыщенной отзвуком моего голоса, смотрела на Риту. Это был ритуал. Когда-то мне нравилось так делать, но теперь это было данью публике, необходимой точкой, завершающей эту удивительную, прекрасную, волшебную сагу о настоящей любви. И я не могла позволить себе лишить публику такого удовольствия. Я смотрела на Риту, и все смотрели, как я на нее смотрю, после чего следовал один большой вздох, после чего обязательно находился кто-то, кто, еще раз вздохнув и как-то не слишком уверенно покачав головой как бы в раздумье, как бы пребывая в одолевших мыслях о вечном, говорил: