Преступления против правосудия (Лобанова, Горелик) - страница 23

Проблема предупреждения уголовно-правовыми средствами принятия вершителями правосудия ошибочных решений, явившихся причиной наступления тяжких последствий, не снята, как представляется, до сих пор. Более того, можно предположить, что она еще более обострилась в связи с изменением состава халатности. Статья 293 УК в ее новой редакции имеет ограниченную сферу применения. Оценка ошибочного судебного решения в качестве халатности возможна лишь при наступлении определенного вида последствий, а именно крупного ущерба (ч. 1), причинения тяжкого вреда здоровью или смерти (ч. 2), причинения смерти двум или более лицам (ч. 3). При этом понятие крупного ущерба законодатель связывает исключительно с материальном вредом. Согласно примечанию к упомянутой статье таковым «признается ущерб, сумма которого превышает сто тысяч рублей»[134]. К подобным видам вреда все тяжкие последствия недобросовестного отношения судей к своим обязанностям сведены быть не могут. Достаточно, например, указать на такие специфические последствия от деяний, совершаемых в данной сфере, как осуждение невиновных к лишению свободы, уход от уголовного наказания лиц, совершивших тяжкие и особо тяжкие преступления, и т. п. В целях повышения внимательности и предусмотрительности судей при вынесении судебных актов — выполнении действия, требующего высокой гражданской и профессиональной ответственности, было бы целесообразно учесть опыт тех государств, уголовные кодексы которых предусматривают ответственность за неизвинительные судебные ошибки. Так, согласно ст. 447 Уголовного кодекса Испании, судья или магистрат, который по грубой неосторожности или непростительному незнанию вынесет явно незаконный приговор или решение, наказывается лишением права занимать соответствующие должности или государственный пост на срок от двух до шести лет[135]. Как указывалось ранее, уголовная ответственность за ошибочные судебные решения предусматривалась и дореволюционным российским законодательством (ст. 398 Уложения «О наказаниях уголовных и исправительных»)[136].

Если уж законодатель, признавая исключительную важность правовой охраны правосудия, пошел по пути создания специальных составов для умышленных преступлений против интересов службы в государственных органах, он, по нашему мнению, тем более должен был сделать это по отношению к неосторожным деяниям.

Для большинства составов преступлений против правосудия цель и мотив не являются обязательными признаками. Но если уж законодатель придает такое значение факультативным признакам субъективной стороны, то наполняет их особым содержанием. Специфика последнего заключается в следующем. Во-первых, ответственность ни за одно из преступлений, предусмотренных в гл. 31 УК, не ставится в зависимость от наличия корыстной или иной личной заинтересованности, в отличие, например, от некоторых конструкций посягательств против интересов службы в государственных органах или порядка управления (ст. 285, 292, ч. 1 ст. 325 УК). Во-вторых, определяемый в законе идеальный результат соответствующих преступлений против правосудия всегда противоположен задачам последнего (ст. 294, 295, 304, 309 УК). Что же касается указанных в статьях анализируемой главы Кодекса мотивов преступных деяний, то их особенности заключаются в механизме формирования, а именно в возникновении стремления совершить преступление под влиянием процессуальной деятельности или деятельности, значимой для исполнения процессуальных решений (ст. 295, 296, 298 УК).