Я совсем уже собрался отползать от дороги, когда услышал стон. И сразу девочка со смехом стеганула кого-то прутом. Вот только теперь я понял. Эти твари не парашюты подобрали. Они захватили ребят-лётчиков. Один из них, а может, и оба ранены. Когда телега подпрыгивает на рытвинах, он стонет, а девочка бьёт его палкой. Господи, да это люди вообще? Как надо было воспитывать дитё, чтобы оно так заливисто смеялось, отвешивая удары раненому человеку?!
Весь мой пацифизм куда-то делся. Стрелять в ребёнка намеренно я не собирался, но и бояться за её жизнь как-то перестал. Приготовил оружие и стал выжидать. В тот момент, когда поворот дороги поставил этих вояк так, что тот, что шел справа от телеги, перекрывал директрису огня двоим остальным, я открыл огонь. Первым, очередью по ногам, я свалил самого дальнего. Потом того, что ближе ко мне. Именно он был вооружён немецкой тарахтелкой.
Шедший сзади был самый молодой. Он растерялся и то порывался присесть за телегу, то дёргался к приятелю, а может, брату с перебитыми коленями. Зато возница оказался старый вояка. Он скатился за телегу, прикрываясь колесом от очереди по ногам. Ствол его винтовки торчал почти рядом с тельцем девочки. Она от страха застыла на середине движения, замахиваясь своим прутом в очередной раз. Единственное, почему возница не стрелял – он меня не видел. Иначе было бы неприятно. «Мосинка» образца 1895/30 года, если в умелых руках, штука серьёзная. На таком расстоянии может мало не показаться.
Где-то в лесу вспорхнула птица, и мужик выстрелил. Мне на голову посыпались листья. Палил так, со страху и для успокоения нервов. Цель он по-прежнему не видел. А вот девочка от близкого выстрела отмерла. И кинулась с телеги к недвижимо лежащему автоматчику. Чёрт, похоже, я грохнул отца на глазах у дочери. Война войной, а на душе всё равно паршиво.
Дальше всё завертелось со скоростью карусели. Один из ребят в телеге накинул стропу на ствол винтовки и дёрнул. Старый вояка не ожидал такой подлянки от своих жертв и в попытке освободиться и достать напавшего чуть выше, чем было надо, приподнял голову. Я влепил ему очередь прямо под козырёк картуза. И почти сразу добил обезноженного парня, который пришёл в себя достаточно, чтобы потянуться к карабину. Последний из группы, оставшись один, окончательно струсил. Бросив карабин на землю, он кинулся к девочке, схватил её в охапку и тонко закричал:
– Не вбивайте!
Кто-то, лежащий в телеге, потянул к себе оставшуюся без хозяина винтовку возницы. Потом над телегой приподнялась голова в шлемофоне. Глаз у парня заплыл. Вообще, обращённая ко мне половина лица сплошь синяя и опухшая. Он опёр ствол винтовки об борт телеги и направил её на крикуна.