Увидев, что ему плохо, я решил позвать мистера Доусона и сказал об этом матери. Но он быстро взглянул на меня и сказал — нет, нет, никто не должен знать, что он здесь. Я спросил, не принести ли ему капельку бренди, и он согласился. Около одиннадцати я пошел в таверну и вскоре вернулся.
Он нуждался в бренди, потому что сильно дрожал, и его зубы стучали о края кружки. Я с трудом заставил его выпить, его зубы были плотно сжаты. Наконец он задремал, сидя у огня; я принес одеяло, укутал его и заставил лечь. Отослав мать спать, я сидел у камина, наблюдал за незнакомцем и поддерживал огонь до самого рассвета, когда он неожиданно вздрогнул и проснулся, и сказал, что тотчас должен идти.
Я просил его не думать об этом, но он повторил, что должен идти, встал, шатаясь, вначале едва мог простоять на ногах две минуты, заставил меня надеть на него одежду, которую я как мог посушил и почистил, пока он спал. Наконец я кое-как одел его, но одежда была сильно испорчена, и выглядел он ужасно, с бледным лицом и огромным порезом на лбу, который я промыл и перевязал носовым платком. Он застегнул лишь верхнюю пуговицу своего пальто, так как не мог просунуть в рукав сломанную руку. Он то и дело стонал, ведь руки его были все в царапинах и синяках; рана на лбу, сломанная рука, негнущиеся ноги не давали ему покоя, но к тому времени, как совсем рассвело, он был одет и готов идти.
«Какой ближайший город отсюда в направлении Лондона?» — спросил он меня.
Я сказал, что ближайший город — Брентвуд.
«Очень хорошо, — ответил он, — если ты пойдешь со мной в Брентвуд и отведешь к врачу, я дам тебе пять фунтов».
Я сказал, что готов сделать что угодно для него, и спросил: не взять ли мне тележку у соседей, чтобы отвезти его в ней, ведь это целых шесть миль отсюда.
Он покачал головой: нет, нет, нет. Он хочет, чтобы никто не узнал о нем, и лучше пойдет пешком.
Он все-таки дошел, хотя я видел, что каждый шаг дается ему с болью, но он держался, я никогда не видел такого стойкого парня за всю свою проклятую жизнь. Иногда ему приходилось останавливаться и прислоняться к забору, чтобы отдышаться, но он упорно шел вперед, пока мы не добрались до Брентвуда, и тогда он сказал: «Отведи меня к ближайшему доктору»; я отвел его и подождал, пока врач наложил на руку гипс, на что ушло много времени. Врач хотел, чтобы он остался в Брентвуде, пока ему не станет лучше, но он ответил, что не хочет и слышать об этом и должен добраться до Лондона, не теряя ни минуты, поэтому врач устроил ему руку поудобнее на перевязи.
Роберт Одли встрепенулся. В его памяти неожиданно всплыло одно обстоятельство, связанное с его поездкой в Ливерпуль. Он вспомнил, как один из клерков догнал его и сказал, что один пассажир взял билет на «Викторию Регию» за час до отплытия — молодой человек с рукой на перевязи, назвавшийся каким-то обычным именем.