Не знаю, почему в вечер первого снега кажется, что тихо, даже если это далеко не тишина.
Но я не чужд всему происходящему настолько, что забыв — или наоборот, помня счетность собственных дней, хочу «гнать картину».
Поэтому в тишине первого снега я вспоминаю первый майский гром.
— С сильным запахом озона! — пророчески радостно оглашаю тот, что внутренний, из доступных мне миров. Всё это наше с ним устройство, когда с рождением открываются глаза, сквозь них в тебя вливается бесконечность внешнего мира — и вот она уже твоя, показалось таким, что лучше быть не может:
— Бесконечность — Я — Бесконечность.
И в каждый момент времени есть даже право выбора, какую из Бесконечностей предпочесть — ту, что справа, или ту, что слева: смотреть наружу или внутрь.
Об этих возможностях, впрочем, лучше не думать, а то становится страшно, как бы не потеряться. Страшно, потому что между бесконечностями мечется маленький дурачок, путаясь в страстях — и мучаясь ими.
В том числе, и смешной тягой к накопительству.
Маленький дурачок мечется между мирами и не знает, зачем ему так много всего надо, потому что вопрос «зачем?» безответен без «почему?», а для ответа «почему?» необходимо философствовать никак не меньше, чем для ответа, «зачем?».
Мне и раньше приходило в голову, что мозг — машина времени, но только сейчас я понял, чем занята эта машина. Оперируя с двумя бесконечностями, она превращает «сейчас» в «когда угодно» — то-есть, во ВСЕГДА, а «здесь» — в «где угодно», что означает ВЕЗДЕ.
И вот, где бы я ни пребывал в мире внешнем, я могу быть где угодно в мире внутреннем. В частности, почему бы не вообразить, как сжимается пространство и как ускоряется время при быстром полете в сверкающем тоннеле? И вот, я уже готов принять, что сейчас — это как ТОГДА, а здесь — это как ТАМ.
Самое смешное, если это повод для смеха, состоит в том, что, несмотря на доступные просторы, я себе напоминаю заточенного в клетку зверя, бессчетно измеряющего шагами отведенное ему пространство и каждый раз мечтающего, пока есть куда шагать, что решетка волшебным образом исчезнет — или обрушится стена.
Решетка и стена сделаны из слов.
Рабство сравнений, тирания метафор, косноязычные попытки передать образ — или сделать его самому себе понятным.
Поскольку слова ограничивают и искажают текущее представляемое, оно видится из клетки.
Мой взгляд увлажнился — и я послал привет Глухому Композитору, потому что если из клетки выйти, звуку уже не обязательно оставаться звуком.
В Египте, в Долине Царей, я увидел, как весело раскрашены иероглифы и рисунки на стенах гробниц. Я подумал, что это был медовый месяц личности со словом, только начинающим свой путь к бесплотности идей.