От образа — к рисунку, от рисунка — к иероглифу.
Имя птицы — это уже не только птица, которую можно поймать, убить или нарисовать, а еще и Бог.
Имя Фараона — это не просто ОН, гордо восседающий на троне с белокожей НЕЮ. Это тождество с повергнутыми врагами, с завоеванными землями — и с весело раскрашенной гробницей, вместившей дух, не только плоть.
— Игра в куклы, — сказал бы я о тогдашних ухищрениях по сохранению плоти, если бы вполне был уверен в безнадежности таких приготовлений к вечной жизни. Это ведь только гипотеза, что бессмертия нет.
— А вдруг?
— Чур меня, чур, — говорю себе и продолжаю внутренне заискивать у жрецов Древнего Египта, хранителей предания об одной из побед на пути к Метаязыку.
— Метаязык, что это такое? — участливо спрашивает она меня, и я ценю мягкость иронии.
— Это как море, — говорю я, потому что нет у меня настоящего ответа, а море, благо, перед нами.
Равнина до горизонта, и оно же — бушующая стихия до горизонта. Заявляет о себе шипящим грохотом прибоя, сейчас и всегда, мне и тебе, без меня и без тебя.
А под поверхностью — другое море. Это я о тихой подводной буколике кораллового рифа. Разные формы и расцветки похожих на бабочек рыб не мешают им быть единой стаей, окружившей пловца подрагивающим облаком тел.
Стая вроде как бы готова принять его к себе.
Пловцу пора догадаться: это не тишина, а глухота.
Сегодня окно Доброго Хозяина закрыто.
Поэтому я в меланхолическом настроении. Стараюсь олицетворить собой скромный побудительный намек:
— Лишнего не попрошу.
Если совсем по-скромному, то я готов умереть в клетке, только бы знать, что выход возможен.
В скромности, впрочем, заключена хитрость, потому что моей машине времени достаточно даже намека, а остальное она в критический момент, я надеюсь, придумает или вообразит.
Конечно, компенсационные грезы — не то, что реальность, но многое зависит от силы эмоций.
А сила эмоций — это, в частности, сила страха.
Силе страха мало что можно противопоставить — разве что ненависть к этой самой силе.
Я уже совсем было изготовился заявить, что синонимом ненависти в данном контексте может быть названа гордость, как вдруг вспомнил о своей полной зависимости от Доброго Хозяина. Воистину неистребимая mania grandiose: будто кто-то собирается меня спрашивать, на каких условиях я предпочел бы умереть.
Да что там много рассуждать? Жить так жить, играть так играть. У каждой игры свои правила. Будучи при уме и при памяти, помня, что угрожающие тебе монстры не только сильней тебя, но, к тому же, не всегда известны и видимы, смешно создавать из процесса культ.