Возвратясь домой, царь пообедал, причем он имел разговор о том, кого избрать в патриархи. Он был в затруднении. Кандидатов было четыре: Питирим, Павел, Илларион и Иоасаф, но ни один из них не представлял того типа патриарха, какой создал ему Никон…
Потолковали и разошлись. Чтобы рассеяться, он велел позвать из темной подклети одного из верховых калик перехожих, чтобы он забавлял его песнями. Привели певца Филиппова. Это был средних лет парень, плотный и высокорослый, обладавший замечательным голосом и памятью. Играл он на домре и пел духовные песни, былины и легенды духовного содержания. Алексей Михайлович любил его слушать, в особенности, когда его терзали какие-нибудь тяжелые думы.
– Спой что ни на есть, Филиппушка, – сердце отведи, – встретил его государь.
Настроил и приготовил Филиппов свою домру и запел об Иоасафе-царевиче:
В дальней во долине
Там стояла мать – прекрасная пустыня;
Приходил ли во пустыню
Младой царевич Иоасафий:
Любезная моя мати,
Прекрасная мать-пустыня!
Приемли меня во пустыню,
От юности прелестные;
Научи меня, мать-пустыня,
Как Божью волю творити;
Достави меня, мать-пустыня,
Ко своему ко Небесному Царствию…
Заслушался царь этой легенды, и когда Филиппов пропел последние стихи:
Усе ангелы возрадовалися,
И архангелы счудесалися
Премладому его смыслу,
Превеликому его разуму,
А мы запоем аллилуйя, аллилуйя,
О, слава тебе Христе, Боже наш! —
царь поднялся с места и пошел в терем.
– А я к тебе, сестрица, душу отвести, – сказал он, входя к царевне Татьяне.
– Я собираюсь в Алексеевский монастырь… одна черница больна, нужно навестить.
– Не поздно ли?
– Лучше поздно; днем так и глядят все, куда едешь. Там меня ждут.
– Я недолго у тебя сидеть буду… Нужно выбирать патриарха, а кого, не знаем: Питирим…
– Глуп и грамоты не знает, – вставила царевна.
– Павел Крутицкий…
– Вот-то будет патриарх!.. Ему бы бабою быть, а не святителем…
– Илларион Рязанский?..
– Мужик мужиком; ему бы косу аль серп, да в поле.
– А что скажешь об Иоасафе Тверском?..
– Этот, по крайности, благообразен, хоша не палата ума, да теперь оно и не нужно: пущай только не портит Никоновой работы.
– Видишь, позвал я Филиппова домрачея и просил спеть стих, причем думал: кого он назовет в стихе из четырех святителей, значит, того и сам Бог хочет… А он и запой об Иоасафе-царевиче…
– Да коли уж выбирать в патриархи опосля Никона, так, по правде, нет ни одного, но коли его низложили, так не подобает церкви вдовствовать… Гляди, братец, ты вот по слову царицы и Морозова простил Феодосии Морозовой, а та снова свое поет, плюет на наши образы и на наши кресты, бранит Никона антихристом, а нас зовет еретиками, латинниками… Всюду она вопиет: «Наших святых Аввакума, Даниила, Епифания, Федора сослали, истязают, а теперь сами нашли, что Никон-де латинянин да антихрист…»