– Так что же ты думаешь?
– Да так: нужно вызвать ее святых к собору, пущай восточные патриархи с ними прю ведут…
– Умница ты моя, вызову их сюда… Но тебе ехать надоть, поезжай.
Царевна оделась, взяла с собой одну из придворных боярынь, простилась с братом и уехала.
В Алексеевском монастыре игуменья, как видно, ожидала ее: она встретила царевну у ворот.
Царевна поцеловалась с нею и произнесла взволнованным голосом:
– Отчего мне только теперь дали знать, что мама Натя сильно больна?
– Она несколько часов только как пришла в себя и велела дать знать тебе, царевна.
– Что же с нею случилось?
– Говорят, ее переехали на улице… К нам в монастырь привезли ее добрые люди… Это было тринадцатое декабря. Она была без памяти, вся в крови, ноги, руки, и голова повреждены… Что могли, то мы делали, и вот, милостивая царевна, теперь она пришла в себя.
– Можно ее видеть?
– Можно, можно… я провожу тебя в ее келью…
Игуменья ввела царевну в маленькую келью. Мама Натя лежала на мягкой и хорошей постели, в углу виднелась икона, а там теплилась ярко лампадка.
Царевна сбросила шубу и подошла к кровати. Инокиня как будто дремала. Царевна взяла ее за руку.
– Это ты, царевна… как я рада… я знала, что придешь, – слабым голосом произнесла больная.
– Что с тобою случилось?..
– Потом скажу…
Игуменья, видя, что она лишняя, вышла.
– Говори, ради бога, мама Натя, что за беда приключилась…
– Когда его увозили… я хотела свернуть сани к народу… схватила за узду коренных… Стрелец ударил меня по голове, я упала под лошадей… дальше не помню… Помню только, что он узнал меня и крикнул: поклонись…
– Так он не забыл меня?
– Как же и забыть-то свою благодетельницу… добро и зло помнятся… Погляди меня царевна… вели свечу принести… хочу знать, целы ли руки… ноги…
Царевна выглянула в дверь. Служка монастырская ожидала у двери кельи приказаний. Царевна велела принести огонь.
Вскоре появились в келье свечи. Как ни была мама Натя слаба, но просила служку развязать различные бинты на руках и ногах. Оказалось, что у нее имелись раны и ушибы, но переломов костей не было. После осмотра служка вышла.
– Я тебя, царевна, не видела после собора, – сказала инокиня, – а потом не знаю, кто это так озлобил царя против Никона.
– Да все этот Ордын-Нащокин… Точно так, как Матвеев и Морозов, он требует ввести у нас западные обычаи, а Никон против этого. Рассказывают они царю: как-де Никита Иванович Романов, мой дедушка, сшил было для прислуги своей заграничную немецкую одежду, так Никон-де послал за нею с наказом сказать: «Хочет-де патриарх и своим людям сшить такую». А как принесли к нему, так он велел изрезать одежду. Потом, увидев Никиту Ивановича, он сказал: «Не в одежде просвещение, а в учении», да и заплатил ему за одежду. Нащокин это знает, так и Никон ему неугоден. К тому же Нащокин хочет быть один: и мир-то заключить одному, да потом и в государевых делах быть одному. Но тому не быть: мы с Анной Петровной Хитрово залучим к себе племянника ее, Богдана, тогда и ссадим Нащокина.