Анна притихла. Что за безрассудство! Чистое безумие, если то, что рассказал Энрико, соответствовало действительности, если такое предложение действительно существовало.
Он продолжал:
— У меня было слишком много всего. У меня была квартира, большая машина, подруга, куча мебели и масса барахла в шкафу. У меня был календарь-памятка на столе и кредитные карточки в кармане брюк. У меня были регулярные доходы, постоянный адрес и жизнь, распланированная вплоть до следующего отпуска. Каждое утро в семь тридцать звонил будильник, и каждый вечер было «Тагесшау»[38]. Когда я приглашал Карлу на ужин в ресторан, это был особый вечер, хотя мы могли позволить себе питаться в ресторане хоть три раза в день. Мой телефон постоянно звонил, я всегда был на связи. Мои перспективы на будущее выглядели так: продолжать в том же духе еще двадцать лет и скучать до смерти, потом уйти на пенсию и начать жить, через два года протянуть ноги по причине инфаркта и все оставить наследникам. На моем могильном камне было бы написано: «Он никогда не знал жизни». А я этого не хотел! Поэтому увольнение пришлось очень кстати.
Энрико положил артишок Анне на тарелку и поставил рядом песто.
— Приятного аппетита!
Анна пришла в недоумение:
— А вы? Вы что, ничего не будете есть?
— Буду, но не сейчас. Я ем очень мало и редко. Я уже говорил, что стараюсь жить экономно и скромно. Когда я что-то покупаю, то беру лишь половину того, что мне нужно. И если я готовлю что-то и радуюсь этому блюду, то, когда все готово, стараюсь отказаться от него.
— Какой ужас! Никакого удовольствия! Вы же отнимаете у себя все радости жизни!
Энрико улыбнулся.
— Вовсе нет. Я доволен. А теперь не позволяйте изысканным артишокам остыть!
Анна начала есть, но она была разочарована. Уютная, мирная и романтическая атмосфера улетучилась. Она чувствовала себя ребенком, который под наблюдением должен съесть свою манную кашу.
В кухне было тихо, поэтому Анна старалась есть бесшумно. У Энрико была какая-то неопределенная легкая улыбка на губах, словно он ожидал, что в любую минуту может уйти в нирвану. «Он разыгрывает передо мной спектакль, — подумала Анна. — Как и при осмотре дома, когда он сидел на террасе с книгой в руке. Он создает декорации вокруг себя. Но почему? Это же совсем не нужно. Это он у себя дома, а не я. И я куплю дом, даже если он не философ».
— А потом? — спросила она. — Что вы делали после того как уволились?
Энрико сидел очень прямо, сложив руки на коленях.
— Я продал все. Квартиру, мебель, почти весь свой гардероб. И машину. Это была очень ценная машина, «мерседес» тысяча девятьсот тридцать пятого года. Настоящий олдтаймер, в великолепном состоянии. Я хотел купить яхту и совершить кругосветное путешествие под парусами. Питаться почти исключительно рыбой и постараться обойтись теми деньгами, что у меня были, до конца дней. Но Карла этого не хотела. Она создавала трудности. Она боялась воды и волн, шторма и ветра, боялась одиночества. Она даже ни разу в жизни не плавала на пароме в Гельголанд, потому что ей было страшно стоять на качающейся палубе. Она боялась, что утонет или умрет от тошноты и постоянной рвоты. Может быть, она была права. Потому что Карла еще боится смерти, а у меня это давно уже позади.