Он не устраивал Памеле сцен. Он не хотел объяснений. Он просто перестал ходить к ней. И все закончилось так же незаметно, как и началось. Анна поняла перемену значительно позже. Когда из шкафа исчез компакт-диск с музыкой Хиндемита.
Она жила, словно робот. Улыбалась, если кто-нибудь заходил, и улыбалась, если кто-нибудь уходил. Она брала анализы крови, проводила исследование мочи, приводила в порядок картотеку пациентов и говорила приторно-сладким голосом: «Фрау, заходите…» Она десятки раз на день открывала и закрывала кабинки номер один и номер два — «Будьте любезны, разденьтесь, пожалуйста, до пояса…» — и уже через несколько минут забывала, кто в какой кабинке. Она назначала время приема, соединяла пациентов по телефону с Гаральдом, давала добрые советы, выслушивала болтовню и сплетни, а вечером уже не помнила, кто приходил на прием.
Она готовила еду в таком же количестве, как и раньше, но эти горы невозможно было одолеть, потому что Феликса с ними больше не было, а сама она почти ничего не ела. Гаральд никогда не жаловался. Он приходил с работы, разогревал часть еды и ел одно и то же блюдо четыре-пять дней подряд. Безропотно. Наверное, он так же мало, как и она, замечал, что ест. После обеда он укладывался на кушетку, складывал руки на животе, закрывал глаза и лежал неподвижно. По нему не было видно, спал ли он, думал или умер.
В три часа он отправлялся осматривать пациентов на дому, а в четыре тридцать снова был в своем кабинете. Если случалось что-то непредвиденное, то он, бывало, приходил позже. Пациенты относились к этому с пониманием, потому что умели ценить те, что им не приходилось тащиться к нему с температурой под сорок.
Вечером почти всегда Гаральд уходил. Для него невыносимо было оставаться дома. Молчание сводило его с ума. Анна не спрашивала его, куда он уходит и когда вернется, ее это просто не интересовало. К нему всегда можно было дозвониться. Как пациентам, так и Анне. Но она не звонила никогда. Однажды она поймала себя на том, что уже забыла его номер телефона. Ей было стыдно, что пришлось рыться в записной книжке, когда соседка попросила номер Гаральда, потому что у ее мужа разболелся живот.
По воскресеньям они регулярно посещали родителей Анны в Гамбурге, у которых был дом вблизи аэропорта. Анна сходила с ума оттого, что разговор каждые две минуты прерывался ревом двигателей взлетающих или приземляющихся самолетов, а чашки на столе звенели и плясали на блюдцах, но ее родители не слышали этого гула. Не потому что они оглохли — просто они настолько к нему привыкли, что даже не замечали. Наверное, человек привыкает ко всему. Эта мысль утешала.