Это послеобеденное время по воскресеньям было трудно выносить. Снова и снова разговор неизбежно возвращался к Феликсу, хотя Гаральд и Анна старались избежать этого и умело переводили в другое русло любую тему, которая могла этого коснуться. Но матери Анны всегда удавалось разразиться слезами, и она задавала одни и те же вопросы, на которые никто не мог ответить. В большинстве случаев это продолжалось полчаса. Пока мать всхлипывала, отец брал в руки иллюстрированный журнал и перелистывал его. Его рот превращался в узкую четкую полоску, губы исчезали. Между ними невозможно было бы просунуть почтовую марку. Гаральд не отрываясь смотрел на скатерть и помешивал свой кофе, хотя в нем не было сахара. Он размешивал кофе минут двадцать или больше. Пока мать не переставала плакать.
Мать Анны могла плакать, Анна — нет. Она могла утешиться куском вишневого пирога, Анна — нет.
У нее не было никого, с кем она могла бы поговорить, но ей и не хотелось, чтобы такой человек был. Это было как с землетрясением: на протяжении недели об этом говорят по телевизору, все сочувствуют и соболезнуют, потом катастрофа забывается, хотя потерпевшие еще годами будут мучиться от ее последствий. Так есть и так, наверное, будет всегда, потому что каждое страдание действует на нервы посторонним, если они снова и снова о нем слышат. Этого не выдержит ни один человек. И через время сочувствие превращается в отторжение и агрессию. Ни один друг и ни одна подруга не выдержали бы, если бы она месяцами говорила о Феликсе. Поэтому она даже не пыталась этого делать и оставалась наедине со своими мыслями. Она всегда радовалась минутам перед сном, когда в мыслях была вместе с Феликсом и никто ей не мешал. И каждый раз она молилась, чтобы к ней пришел сон, в котором сын был бы с ней.
Был зимний вечер в конце января. Суббота. Точную дату она забыла. Было ужасно холодно, потому что дул сильный ветер. Буря завывала вокруг дома, старый каштан перед окном кухни подозрительно скрипел, и Анна боялась, что дерево упадет на крышу. Собственно, это ей было все равно, но каштан с почти стопроцентной вероятностью разбил бы окно в детской, а этого она бы не вынесла. Ей было страшно даже представить, что ночью ледяной ветер будет гулять по комнате Феликса и свистеть над его кроватью.
Анна сидела в своей комнате за компьютером, бесцельно блуждала по Интернету, а потом решила пойти вниз и посмотреть телевизор, пока не отключилось электричество.
В кресле сидел Гаральд. В первый момент она испугалась, потому что думала, что он ушел, как почти каждую субботу, в пивную «Штертебеккер» играть в скат. Но он не играл в скат, он сидел в гостиной и смотрел на нее. У него в руках не было ни бокала, ни газеты, ни книги, ни пульта от телевизора — ничего. Он просто сидел тут. Она забеспокоилась, но не спросила, что случилось. Она взяла газету с телевизионной программой, посмотрела в нее к хотела пройти мимо мужа, чтобы включить телевизор. В этот момент он взял Анну за руку и потянул к себе на колени. Впервые за долгое время. Он крепко обнял и удержал ее. Ей было неописуемо хорошо. У нее было такое чувство, словно она уже давно дрейфовала в океане, а теперь появился кто-то, кто вытащил ее из воды в лодку, завернул в одеяло и снова заставил кровь пульсировать в ее жилах. Ей хотелось оставаться так часами и днями. Оба не сказали друг другу ни слова, он просто поднял ее на руки и понес наверх, в спальню.