Тело Карстена отяжелело и обмякло, руки свесились через край ванны, голова склонилась к плечу.
И только пронзительный звонок телефона вернул главного комиссара к действительности и уберег от того, чтобы он заснул в ванне. Карстен, ругаясь, вылез из воды и голый пошлепал в коридор. Вытираться он не хотел, собираясь отшить звонившего и снова улечься в ванну.
— Мы нашли труп ребенка, — без обиняков сообщил ему коллега Ватцки. — В дачном домике в колонии «Зоргенфрай», участок номер девятнадцать. Приезжай, и чем быстрее, тем лучше. Надо, чтобы ты увидел это сам.
Не дожидаясь ответа Карстена, Ватцки положил трубку.
— Вот дерьмо проклятое, — выругался Карстен, осторожно, чтобы не поскользнуться, побежал назад в ванную, кое-как вытерся полотенцем и оделся. Одежда прилипала к телу. Он сунул в карман шоколадку и натянул на мокрые волосы серую вязаную шапочку, с трудом найденную в нижнем ящике одежного шкафа, где ее мирно доедала моль. Последний раз он надевал эту шапочку много лет назад.
Швирс сбежал по лестнице и бросился к своему довольно новому серебристому «гольфу», надеясь, что именно сегодня милые соседи не проткнули ему шины.
Беньямин выпрямившись сидел за столом. Его маленькое тело было зажато между стулом и столом таким образом, чтобы он не мог упасть, а под голову засунута подушка. Голова его касалась стены, а глаза были широко открыты, словно он так и не смог понять, что с ним случилось. Руки лежали на столе. Маленькие кисти были сжаты в кулаки и прикреплены клейкой лентой так, чтобы они не могли сползти со стола. Бенни был полностью одет, волосы тщательно зачесаны на лоб.
Единственной ошибкой в этой мирной картине было то, что Бенни был мертв уже почти восемнадцать часов.
Стол был накрыт на две персоны, но посуда осталась чистой.
Полицейский фотограф делал снимки домика и трупа из каждого угла, из каждой мыслимой перспективы: общие виды, полуобщие виды, затем каждая деталь в непосредственной близости. Ему казалось, что он еще никогда в жизни не фотографировал место преступления — а их было много! — с такими подробностями и с такой точностью, как сейчас. Время от времени он вытирал пот со лба, хотя в домике было очень холодно, и бормотал проклятия, которых никто не понимал и не должен был понимать, но которые давали ему силы не упасть и не разрыдаться.
Коллеги из отдела трассологии ждали, пока главный комиссар Швирс осмотрит место преступления, а фотограф сделает свою работу. До этого они не могли ни забрать посуду, одеяло, одежду мальчика и прочие мелочи в лабораторию, ни проверить отпечатки на месте. На фотографа можно было надеяться. Он был профессионалом, ему оставалось несколько лет до пенсии, и у него уже в крови укоренилось ничего не трогать и не менять на месте преступления. Он был одним из немногих, кто на работе носил такую же защитную одежду, что и служащие из отдела трассологии. «Из уважения к жертве, — объяснял он при случае, — это, пожалуй, самое минимальное неудобство».