Под деревом стоял круглый стол и несколько скамеек. С мая по октябрь под вишню перемещался центр жизни всей семьи. Женщины, наши бабушки и мамы, управляли отсюда вселенной. Мы, многочисленные разновозрастные дети, балованная аристократия, веселились и развлекались под их присмотром и защитой. Мужчины выходили под вишню вечерами в субботу, чаще в одиночку. Читали газету, молча курили. Очень редко садились сыграть в домино. Но их быстро вытесняли дамы. Это была их территория.
Бабушка, ее сестры, соседки и подруги решали за круглым столом проблемы, обсуждали дела прошлые и текущие. Пили чай. Время от времени кто-то из них выносил к чайному столу тарелочку домашнего печенья или солидный ломоть пирога. Правила хорошего тона не позволяли немедленно съесть угощение, и тарелочка, накрытая от мух салфеткой, томилась нетронутой, до сумерек. Только когда над столом зажигалась желтая двадцативатная лампа, свисающая на витом проводе прямо с вишневой ветки, одна из дам отламывала от лакомства небольшой кусочек и вдумчиво дегустировала. После полной драматизма паузы она объявляла, что печенье удалось, как никогда, и интересовалась рецептом. Счастливая и гордая изготовительница подробно и со вкусом посвящала собрание в сакральные секреты замачивания изюма или замеса теста. После кулинарного экскурса можно было есть.
Начиная с середины июля, во Дворе варили варенье. Огромный медный таз был один на всех, и потому варили по очереди. На сложенный из нескольких кирпичей импровизированный очаг устанавливали таз, под ним разводили огонь, и женщины в цветастых халатах, с выбившими из под косынок волосами, склонялись над пузырящимся варевом, как макбетовские ведьмы. Над ними вились, звеня, праздничные осы. За столом под вишней производили сложнейшие ритуальные действия, призванные определить степень готовности варенья и его качество. На специально выдержанное в холодильнике фаянсовое блюдечко наливали с деревянной ложки алую или золотистую лужицу. Строгие неподкупные эксперты по движению вязкой жидкости, по преломлению света в крупных ленивых каплях выносили вердикты, не подлежащие обжалованию. Варенье оставляли вариться, или снимали с огня, или добавляли в него смородиновый лист. Мы, малышня, получали облепленные осами миски с пенками и ели их, когда с хлебом, а когда и просто ложкой. Одной на всех, честно передаваемой друг другу из липкой руки в липкую руку, после тщательного облизывания.
Вишни мы ели прямо с веток, горячие, полные горечи и меда. Сок, алый как кровь, заливал наши руки и лица, пятнал одежду. И ничем было ни отмыть и не отстирать эти неоспоримые улики лета. Если бы существовал прибор, который способен обнаруживать невидимые следы вишневого сока, как обнаруживают криминалисты замытые следы крови, то и сейчас можно было бы увидеть на нас светящиеся кляксы, брызги и подтеки тридцатилетней давности. Вишневый сок — несмываемая печать нашего детства, клеймо, метка семьи, двора, стаи. Вишня превращалась потом в рубиновое прозрачное тяжелое варенье, в крепкую темную наливку, становилась багровой мясистой начинкой пирогов и вареников.