— Я учусь, учусь все время, — лепетала Алена, — я же людей лечу, с малых лет людям помогаю, у меня жар из рук идет, я вижу где у человека проблема, и лечу. Вот я же вижу, Вы хорошая, добрая. Давайте я вас полечу, хотите?
Старуха подалась вперед, Элла внимательно посмотрела на бледное, обтянутое тонкой сухой кожей лицо и протянула свои руки ладонями вверх, одновременно произнося:
— Спасибо, ничего не нужно лечить, я здорова.
Алена схватила протянутые руки гостьи узкими детскими ладошками. Никакого жара эти старческие руки не излучали. Руки были хрупкие, прохладные и слабые.
— Бедная, — подумала Элла, — давление у нее низкое. И гемоглобин тоже низковат. Не удивительно, если она всю пенсию на книги тратит, да на семинары, то на нормальную еду не остается. Да и сколько у нее той пенсии. Бедная, бедная…
Размышляя таким образом, Элла привычно сосредоточилась, напряглась, и из ее раскрытых ладоней по тонким голубым сосудам Алениных рук потек розовый щекотный свет, веселый и теплый. Через несколько секунд щеки старушки порозовели тонким девичьим румянцем, руки и ноги согрелись, в глазах потух оранжевый огонек.
— Я вижу, что Вам не нужно, — забормотала старуха, не разжимая пожатие. — Спасибо, спасибо, спасибо.
Когда Элла вышла из калитки, ее уже ожидала небольшая толпа пенсионерок, поднятых по тревоге неугомонной бабой Ниной. На нее смотрели жадно и испытующе два десятка тусклых глаз и, отвечая на незаданный вопрос, Элла бросила, садясь в припаркованную у забора машину:
— Да какая ваша Алена ведьма, что вы! Просто старая одинокая женщина.
Соседки разочаровано повздыхали и стали расходиться.
А в доме, за плотно задернутыми шторами, в полумраке захламленной комнаты, Алена рыдала и смеялась от счастья, рассматривая последние розовые всполохи на кончиках пальцев.
— Я не одна, — всхлипывала Алена и прижимала теплые ладони к разрумянившимся щекам. — Я не одна, господи, я не одна, не одна….
Во дворе бабушкиного Дома росла вишня. Ее, судя по рассказам, посадила прабабка Сара сразу после войны, когда вернулась с дочерьми из эвакуации отстраивать разрушенный дом. С тех пор, как я себя помню, это было большое, раскидистое дерево с мозолистым мощным стволом. Рабочее плодоносящее дерево. Очень высокое — ветки были вровень с крышей, очень массивное — в ствол упирали лестницу и стоя прямо на толстых ветвях, собирали ягоды. Вишня накрывала Двор и Дом моего детства ажурным шатром.
Приход весны приносил во двор горьковатый запах нежных клейких листьев. Просеянный через частое сито ветвей неяркий апрельский свет был зеленым и блестящим, пока однажды по утру не превращался в зефирный, розово-белый. Вишня зацветала пышно и царственно. Над Двором парило подрагивающее кружевное облако цветов. А через месяц это облако обрушивало на Двор и Дом теплую беззащитную метель лепестков. И тогда становилось видно, что у нас отдельная прекрасная вселенная — метель из лепестков мела только в границах нашего мира. За его пределами, четко очерченными вишневым снегопадом, царил полный штиль. И волшебство превращения крошечных зеленых завязей в тяжелые алые ягоды каждое лето происходило неотвратимо и ожидаемо. Вишни поспевали, аккумулировали свет и жар солнца, и сами превращались в полупрозрачные теплые звезды.