Кто звал тебя сюда, человек? Мало ты нанес вреда? Мало сгубил? До сих пор не каждый источник пригоден для питья. До сих пор в укрытиях глубоких рвов таится незримая смерть! Но ты пришел снова. Зачем? Чтобы топором сгубить тянувшееся к свету. Чтобы разломать с трудом выросшее, пробивающееся сквозь созданный тобою кошмар.
Пропитанные смолой, словно обожженные, стены Сикария чернели в ярком солнечном свете. Внутри крепости юззи шумно готовились к завтрашнему бою: командиры принимали последние разъяснения от Коменданта; рядовые точили затупившиеся мечи, поправляли защиту, прикрепляли к каскам самодельные плюмажи из перьев, грубо раскрашенные кокарды и галуны, имитирующие принадлежность к наполеоновской армии.
Спокойствие и вера в успех. Легкость предстоящего боя и окончательная победа. Все это написано на помятых лицах юззи, все это слышалось в звучащих повсеместно словах. Почти в три раза превосходили сикарийцы в людях. В десятки раз в пушках. Пусть зарядов мало, но не с армией же драться! С горсткой оборванцев и единственной пушечкой на два пшика.
Есть и еще сюрприз для защитников Велия: десятки самопалов, прикрученных к корявым, но удобным деревяшкам. Этакие мушкеты. И пусть пришлось пожертвовать несколькими пушечными зарядами, зато эффект будет великолепен. Громок и убийственен.
Невысокий, щуплый юззи, с целой копной седых, всклоченных волос, восседал на ступенях подъезда, сплетая в косу ярко-красный жгут для украшения формы. Рядом валяется «мушкет».
— Оружие на землю не класть! — на ходу выплюнул приказ командир, уносясь в сторону конторы.
— Есть, — огрызаясь, ответил юззи, делая вид, что стремится выполнить распоряжение. Комендант побежал дальше. Ружье осталось на земле.
— Не провоцируй, Степаныч! — на плечо седого опустилась огромная рука.
— А, Коля, привет, — спокойно ответил тот, кого назвали Степанычем, — Пятый раз говорит. Носится как заведенный, через мгновение забывает кому, что приказывал.
— И все-таки, поаккуратней, — не отставал верзила.
— Ладно, — пожал плечами седой, и нехотя подвинул мушкет.
— Чем-то расстроен, Степаныч?
— Расстроен? Скорее задумчив. Размышляю… Чего ради, лупим этих несчастных? Я же в юззи пошел ради своего удовольствия, а не ради чужого горя. Чем они уж так нам мешают?
— Ого! Давай, заканчивай. Если кто другой услышит — прикончат за предательство.
— Только тебе…
— Поздновато думать-то? Вляпался по самые…
— Думать никогда не поздно.
Верзила внезапно вытянулся в полный рост. Голова нервно закрутилась по сторонам, разыскивая кого-то. Взгляд обшарил окружающее, но в пейзаже нет искомого.