– Самая невозможная девочка на свете, – прошептал он, а затем отодвинулся и посмотрел на часы.
Возможно, это и решило все – этот быстрый неосознанный жест, спокойствие побежденного. Я поверить не могла, что не хочу уходить.
Нет, с моим желанием это никак не пересекалось. Я поняла, что не могу уйти. Не могу. Не в силах. У меня и не было никаких шансов. И не в том дело, что я его простила. Дмитрий ведь не просил о прощении – надо отдать ему должное, он понял: прощение тут ни при чем. Нельзя обрушить на любимую женщину всю свою слепую, бездумную ярость, а потом исправить все словом «прости».
Он подошел к комоду, взял с него разрывавшийся от звонков телефон, ответил. Звонили из службы лимузина. С момента, когда Дмитрий разбудил меня, прошел всего час. Семь утра. Он спросил, не нужно ли оставить лимузин, чтобы он отвез меня куда-нибудь – все равно оплачено. Мы оба говорили с усилием, пробиваясь сквозь ватную пустоту эмоционального срыва. Такая мелочь – плохо изученный наукой факт, что иногда расставание оказывается совершенно непереносимо. Оно разрушает гораздо больше, чем пытки, оно больнее, чем обжигающая боль в плече. Волна отчаяния и любви заставила меня разрыдаться. Я и не знала, что так бывает – сразу и вместе, отчаяние и любовь. Я уже больше не претендовала на счастье. Я не могла представить себе жизни без Дмитрия. Еще на шаг ближе к сумасшествию. Может быть, это и было оно.
– Оставь лимузин, – ответила я. – И скажи на милость, как я теперь должна влезть в свадебное платье?
Дмитрий замер, повернувшись ко мне вполоборота. Его глаза расширились и округлились от удивления и… надежды – его невозможные голубые лазерные глаза.
Глава 22
Верность – понятие философское
Любовь зла, но что поделаешь, если это любовь? Впрочем, нельзя сказать, что я была совершенно несчастлива. После свадьбы я приняла как данность тот факт, что я физически не в состоянии оставить своего красивого, любящего, нежного, иногда смертельно опасного мужа. Надеялась, что это у меня пройдет, ждала, что отпустит, но лучше мне не становилось. Любовь опутывала меня, как паутина, и чем больше я дергалась, тем крепче я утопала. Мне было по-прежнему хорошо с ним и слишком плохо без него. Дмитрий был интересен, с ним никогда не было скучно, он заставлял меня бегать по утрам и полоскать рот специальным мятным раствором по вечерам. Он водил меня в гости к своим друзьям, ездил к моей маме – раз в месяц. Он следил за моим питанием и ругался, если я ела всякую ерунду. Иногда ругался сильнее, чем того требовал момент, но каждый раз по делу. Каждый раз после бури убедительно доказывал, что я не права, и я с ним соглашалась. За два года я стала здоровее, худее и злее, а еще почему-то спокойнее. Спокойствие было ложным, как у неактивированного взрывного устройства. Я изменилась за эти два года, как древняя секвойя под давлением толщи земли в два километра и шестьдесят миллионов лет, я стала темной, как нефть. Я не горела только потому, что никто не поднес ко мне факел.