Ежегодное собрание Международной организации по изучению обсессивно-компульсивного расстройства неизменно встречает гостей форменным столпотворением на входе. Сегодняшнее июльское утро в Atlanta Hyatt не исключение. Кажется, что все 1100 участников бросились регистрироваться одновременно, однако, рассеявшись по залу с рядами складных стульев, потеряли интерес к происходящему. Чествование пожилой четы, открывшей группу для страдающих ОКР в Нью-Джерси… Премия ученым за революционное исследование патологического накопительства… Присутствующие больше интересуются соседями и собственными телефонами, чем ораторами.
Но вот к трибуне стремительно проходит Шэла Найсли и электризует зал, приковывая к себе всеобщее внимание. «Я вспоминаю знойный день лета 1975 г., — начинает Шэла, расхаживая по сцене, как ягуар в клетке. — Мне четыре года. Мы с мамой стоим у края тротуара, собираясь перейти улицу. Я надеюсь, что мы идем покормить уток». А дальше… Будто материализовавшаяся из воздуха машина, страшный удар. Искалеченные ноги Шэлы, буквально размазанные по асфальту. «В тот день мы чуть не погибли, — продолжает она, — и мой мозг запомнил, что мир — это очень, очень опасное место. Мозг решил, что должен обращать мое внимание на все окружающие угрозы, чтобы меня защитить».
Вскоре ей начали сниться кошмары. Ее родители лежали на гильотине под готовым сорваться лезвием, и, просыпаясь, Шэла знала — именно знала! — что лишь она может их спасти. Для этого нужно сконцентрироваться на образе, достаточно ярком, чтобы прогнать образ гильотины. И она представляла всадника, несущегося во весь опор на выручку. Случалось, однако, что и после явления всадника Шэла чувствовала: родителям по-прежнему грозит опасность. Наверное, столь же острый и неотступный ужас испытываешь, если в дом врываются террористы, наставляют ствол на твоего ребенка или родителя, сестру или брата и кричат: «Делай то-то или им конец!» «Обжигающий, липкий, тошнотворный ужас разрастается и заполняет тебя целиком, — вспоминает она. — Вы сделаете все, что он прикажет». В данном случае «он» — это собственный мозг, предупреждающий, что родителей постигнет нечто ужасное, если она… Требование, что именно она должна сделать, менялось с течением лет. Неизменной оставалась убежденность, что об этом никому нельзя рассказывать: «Ты молчишь о том, что видишь у себя в голове, потому что, если проговоришься, это случится на самом деле. Я все держала в тайне».
Лишь в двадцать с лишним, обратившись, наконец, к психотерапевту, Шэла узнала, что происходящее с ней называется обсессивно-компульсивным расстройством. Оно заставляло ее выполнять ритуалы, внешне совершенно бессмысленные, от которых, однако, невозможно было удержаться. Ритуалы крутились вокруг цифры «четыре». Шэла считала до четырех, делила все что можно на четыре части, рассаживала игрушки и расставляла книги по четыре, чтобы поставить заслон несчастьям, грозившим ее родителям. Когда тревога становилась невыносимой, переходила к оружию крупного калибра. Шестнадцать. Даже тридцать два.