Адам не нашёл, что ответить. Так поставить вопрос ему никогда не приходило в голову.
— Мне холодно, — сказала Иветт, — как у тебя насчёт тепла, демиург?
Адам укрыл её своей рубашкой, его руки задержались на её плечах, она чуть наклонилась к нему.
Вкус корицы на губах Иветт закружил мир, как детскую карусель. Адаму показалось, что звучит его любимая песня, и в воздухе пахнет хвоей и мандаринами — запахом праздника.
Зазвонил телефон. Её телефон. Адам понял, что он ненавидит испанский язык, люто, бешено ненавидит незнакомого человека, один звонок которого, всего лишь нажатие нескольких кнопок и пара слов вызвали это выражение лица, которое значит, что у него, Адама, нет будущего.
Он натянул джинсы и стал собираться.
— В чём дело? — тревожно спросила Иветт.
— Всё самое важное в моей жизни случилось, когда ты ещё не ходила в школу. Когда ты получила аттестат, я уже был ходячим трупом. Я не демиург, я — осколок мира, которого больше нет.
— Но у тебя ещё есть время начать всё сначала, — сказала Иветт.
Адам покачал головой и молча пошёл к машине.
Вернувшись к себе, он взял почти полностью исписанный блокнот, пролистал несколько страниц, и со вздохом засунул его в нижний ящик стола. Он открыл тетрадь с набросками, сделанными в Варшаве, и написал:
«Он привык к одиночеству. Он знал, что завтрашний день не готовит ему райских блаженств, страстных безумств и предельно острого ощущения жизни. Но ещё он знал, что завтра не будет мучиться и сходить с ума от боли расставания. Он проживёт тихий и по-своему счастливый день. Он выпьет кофе со Стасем, обсудит новости с пани Войцеховской, напишет десяток страниц, а вечером сыграет с Логиновым в шахматы. Посмотрит на ночь хорошую комедию, что-нибудь из старых фильмов Махульского и уснёт, улыбаясь, счастливый мирным счастьем одинокого немолодого человека».
Под утро Адаму снились кошмары. Что-то зловещее поднималось из недр земли, из океана тянулись гигантские щупальца, по стенам текла черная вода. Он проснулся от шума на улице. Встал, умылся и толкнул балконную дверь. Она поддалась медленно и нехотя. Пол лоджии был засыпан белым коралловым песком с пляжа.
С нехорошим предчувствием он глянул вниз и ахнул:
— Езус, Мария!
Весь пляж до самого горизонта и дома до середины второго этажа были покрыты толстым слоем водорослей — жестких мясистых зелёных стеблей, бурых, похожих на мох, мягких изумрудно-зелёных. Пробивающийся сквозь фиолетовые тучи неживой свет придавал этому буйству морской растительности ещё более удручающий вид.
Адам спустился вниз, подлез под чёрно-жёлтую ленту, растянутую вдоль пляжа и подошёл к двум мужчинам в форме береговой охраны: