– Вали ты! – рубанул ребром ладони по воздуху приказчик. – Да добрые поленницы ставь, а не сдобные калачи на пузырях! За тобой, брат Добрыня, еще шесть саженей. Но если дашь согласие служить хозяину в стражниках, как я по весне предлагал, долг этот зачтется сполна. Думай, я своего слова не поверну в обратную. – Приказчик шагнул к угрюмо молчавшей толпе лесорубов. – А то забрали в голову блажь: домой да домой! Ну-с, а это чьи дровишки?
– Шалишь, Викентий Афиногеныч! Не на молочного телка напал ты нынче. Не дам над собой глумиться! – неожиданно выкрикнул Добрыня, швырнул ногой подвернувшуюся ветку осины. – Я свое сработал, и здесь мне боле делать нечего. Меня дома хозяйство в зиму ждет. А за тятьку пусть хозяин платит подушные, на его заводе он попортил руку. И в стражники не иду – хлебороб я, а не постыдный кнутобоец по мужицким спинам! Не по сердцу мне жить да смотреть из-под твоих рук!
Добрыня подхватил топор, сунул его за пояс кафтана и решительно пошагал прочь с делянки.
Лесорубы закаменели – что будет?
Приказчик подал знак, и чернявый стражник вынул из кармана тонкую удавку, крутнул, ловко захлестнул петлей Добрыню за шею и сильным рывком опрокинул на вытоптанную траву. Охнул перепуганный Дорофей и метнулся было на помощь племяннику, но один из стражников грубо отшвырнул старика прочь, пригрозил плетью, если еще ступит хоть шаг.
– Ироды, что творите… – прохрипел Добрыня, делая попытку встать на колени. – Скор ты на руку, Викентий, не пожалеть бы тебе другим часом!
Стражники навалились, сорвали у него с пояса топор, скрутили руки и поволокли полузадушенного парня к вырубке, привычно бросили животом на полуметровый пень старой сосны, сдернули кафтан.
– Наддайте ему ременной лапши погуще! – распорядился Викентий Афиногенович, а сам косится на мужиков – не кинулись бы скопом, как днями на заводе, не миновать тогда кровопролития.
– Бить супротивника, пока пузом пень до земли не изгладит! – люто взъярился приказчик и по-волчьи оскалил крупные прокуренные зубы. – Бить нещадно, чтоб и другим в пример было!
Добрыня под жгучей плетью вскрикнул, рванулся было, но двое стражников крепко держали его, перегнутого, за голову и за ноги. Болезненно охнул рядом с отцом Киприаном старый Дорофей, смахнул пальцами слезы с ресниц. И тут словно соборный колокол над городом, притихшим перед нежданной бедой, раздался громоподобный бас:
– Остановись, бесчеловечник! Не то предам тебя анафеме! – Отец Киприан растолкал мужиков и, выставив в вытянутой руке большой крест с распятьем, подступил к ошеломленному приказчику. – Кладу епитимью на твою грешную голову – сорок дней и ночей молить тебе Господа о прощении греха тяжкого! Ибо очерствела душа твоя и тело твое превратилось в сонмище злобы и кровожадности! Аще похощешь нарушить епитимью, в ту же ночь не встать тебе и узреть в полной памяти собственное успение! Аминь! – И отец Киприан, широко размахивая сверкающим позолоченным крестом, осенил приказчика святым знамением.