Когда старенький татарин-работник позвал отлучившегося на время хозяина, перед отроком появился бойкий черноглазый купец со смешной, торчащей вперед бородкой. На полнощеком лице сияла задорная улыбка, словно человек этот в жизни своей не видел никаких печалей и невзгод.
– Какой такой купца в мой лавка пришел? Ты, да? – И он, смешно склонив голову к правому плечу, посмотрел на Илейку, словно на невиданную диковинку. Панфил давно уже выскочил за дверь – запах кислых кож в лавке татарина был невыносимым.
Илейка коротко пересказал, зачем ему надо отыскать сибирских купцов.
– Да-да, мой ходил в Оренбурха, много раза ходил! Уй, как много купцам собирался в том городе! Наша, татарина, ваша, уруса, башкир, кригизцам, бухарский купца, однако, тоже приходил.
– А из Сибири? – напомнил Илейка.
– Был! Также был и сибирский купца. Уй, какой мягкий меха привозил! Кедровый ореха привозил, медвежий шкура привозил!
«Ежели в Самаре знающий человек не сыщется, отпрошусь у Данилы Рукавкина в Оренбург, – твердо решил Илейка. – Одному не дойти в ту даль, а с караваном куда сподручнее. Там и Катунь где-то рядом, как на путнике помечено…»
– Веди к своему знакомцу, – засмеялся Илейка, когда увидел возле лавки взгрустнувшего Панфила. – На звоннице воздух, должно, чище, кислыми кожами не воняет.
До церкви надо было пройти рыночной площадью. Отроки сумели протиснуться почти до середины, как вдруг дорогу загородили два воза, сцепившиеся осями, так что и другим не проехать. Возницы, не страшась Божьего лика над входом в святую обитель, распалили себя бранью и уже посунулись было друг к другу, закатывая рукава однорядок, но сбежались мужики от других телег, растащили сквернословов, а потом и их возы.
Панфил сторговал у прижимистого сухорукого мужика три крупных красных яблока, одним угостил Илейку, другое стал грызть сам, откусывая большими долями. Продрались мимо овощного ряда, где пахло приправами к соленостям, в избытке выставлено зеленого лука, малосольных огурцов в кадках, красного перца. Здесь же обывательские жёнки предлагали готовую пряжу, вязанные из шерсти чулки – зима ведь не за горами, – варежки. Чуть поодаль две сморщенные темнолицые калмычки торговали тулупами из разноцветных овчин, в глазах недоверие и настороженность – не обманули бы хитрые урусы!
Важно, зобастой гусыней, прошествовала через рынок купчиха с густо наведенным румянцем на щеках. Следом за ней просеменил остроносый рябой малый, увешанный коробками и свертками. Под левой рукой у него чудом держался завернутый в белую холстину хвостом вперед живой еще сом.