От ворот прозвучало решительное:
– Кет! Кет, ференги![38] – выкрикнул тот, что был старше годами, а потом добавил несколько более миролюбивых фраз, в которых Данила уловил знакомое имя хивинского хана Каипа.
– Кхм. Совсем плохи наши дела, – вернулся к спутникам Григорий. – Старший из караульных пояснил, что по указу хана наши посланцы взяты под стражу. Никого не велено допускать.
Погорский поскреб затылок и, оглянувшись на белые глинобитные стены ханского дворца, шепотом послал Каипу тысячу чертей под каждое ребро.
– Делать нам здесь более нечего, – обескураженно проговорил Данила. – Будем терпеливо ждать, что скажут власти. Должны же как-то объясниться с нами эти заморские аршины! Однако жить, братцы, надо. И носы нам вешать не пристало перед лихом: не такое еще приходилось видать россиянам в чужих землях!
– Коль так, то будем смотреть Хиву дальше, – приободрился Кононов. – Домой поведу вас иной дорогой. Хотите посмотреть особый квартал, где живут служители мертвых?
Григорий повел их сначала оживленной улочкой, где шумной воробьиной стайкой барахтались в дорожной пыли чумазые ребятишки. Часто с какими-то ношами спешили уступить дорогу «ференги урусам» женщины, укутанные с головы до пят в странные одежды и накидки.
– Господи, – удивлялся всякий раз Федор их проворству. – И как это они видят дорогу и не валятся, ногами запутавшись?
Потом миновали невысокую старенькую мечеть на углу улиц, где стояла скрученная ветрами и старостью чинара с полуобломанными ветками, вошли в боковую улочку – и будто в другой мир попали, перенесенные коварными джиннами. Первым стал оглядываться по сторонам Федор, даже голову задрал к небу, словно там пытался найти разгадку возникшему беспокойству: только что шли шумными многолюдными улицами и вдруг – тишина, безлюдье, лишь в чьем-то наглухо закрытом дворе истошно вопил голодный или вредный по натуре своей ишак.
– Чтобы ты засох без воды, ушастое исчадие ада! – не выдержал и ругнулся в сердцах Кононов. – Сколько лет жил среди хивинцев, а к этой скотине так и не привык: терпелив, но хитер и упрям до крайности. Иное дело – конь!
– Куда же люди делись? – подивился Данила. – На базар, что ли, все подались? Ан нет, вон чья-то калитка открылась.
На улочку вышел мужчина средних лет. Одежда на нем была обычная, как и на прочих хивинцах, только на голове редко встречаемая здесь белая меховая шапка, а когда хивинец прошмыгнул мимо, на миг вскинув к лицу правую руку, Данила приметил кольцо на среднем пальце[39]. Хивинец, в свою очередь удивленный необычным нарядом встречных пешеходов, с испугом поднял на них черные глаза, тут же потупился, что-то пробормотал под нос, поспешно, едва ли не бегом, удаляясь.