В данный момент, однако, Жанин так хотелось есть, что она сжевала размокшую в минералке лаймовую дольку. Отвратительная замаринованная свиная рулька, плававшая в посудине посреди бара, выглядела, как ни странно, заманчиво, и Жанин вообразила, как она, стоя на четвереньках, по-собачьи вгрызается в свинину, разламывает коренными зубами кость и высасывает костный мозг. Ее мать, инстинктивно догадавшись о страданиях дочери, поставила перед ней вазочку с орешками, зачерпнула горсть и давай их грызть, причмокивая «м-м-м», мол, «какая вкуснятина, угощайся».
Жанин сейчас пребывала под властью лишь трех естественных потребностей: поесть, потрахаться и убить свою невыносимую мать-зануду. И которая из них перевешивала, она затруднялась сказать, но понимала, что последняя наиболее опасна, потому что против нее не работают почти никакие доводы.
— Знаешь что, Беатрис? — Полным именем она называла мать, лишь когда была на грани буквального матереубийства. — Ты просто завидуешь. — Имелось в виду — тому, как Жанин похудела, а также ее относительной молодости и сексуальной активности.
Спрыгнув с табурета, она взяла вазочку с орешками и отнесла на другой конец стойки, туда, где сидели двое посетителей, угрюмые безработные заводские работяги; они экономно потягивали дешевое бочковое пиво, терпеливо дожидаясь счастливого часа. По пути обратно Жанин прихватила стопку салфеток.
— Завидую, — согласилась мать. — Как бы мне хотелось прожить жизнь слепой и эгоистичной. Ты, случаем, не забыла, что мне шестьдесят? И наверное, я бы не отказалась от помощи, когда берусь менять эти чертовы кеги.
«Жанин Луиза Комо», — вывела Жанин Луиза Роби на оборотной стороне салфетки. Ниже второй автограф, тот же самый, затем третий.
— Только не говори, что после стольких лет ты наконец разлюбила горбатиться, — обронила она.
— Да нет, мне это по-прежнему нравится, — сказала Беа, не покривив душой. Совсем недавно она поднимала проклятые кеги. Теперь же осторожно скатывала их с грузовой тележки, стоявшей во дворе, затем полные закатывала в бар, пустые во двор. — Вот и Нолану Райану[5] тоже все еще нравится бросать мячи.
Сорок лет обихаживая свой бар, Беа отсмотрела тысячи бейсбольных матчей, не вызывавших у нее ни малейшего интереса, и лишь недавно обнаружила, что, узнав так много об этой чертовой игре, она прониклась к ней теплым чувством. И пришла к выводу, что в жизни всегда так: можно полюбить практически что угодно, если посвятить этому достаточно времени. «В том числе и мужчину», — неизменно добавляла Беа. То есть Майлза, с ходу понимала намек Жанин. Ее мать не хотела слышать о проблемах в семье дочери. «Если я сумела полюбить твоего отца, — твердила Беа, — что тебе мешало полюбить такого хорошего человека, как Майлз». Вранье, думала Жанин. Мать любила отца с самого начала и вплоть до его кончины. А то, что отец не был распрекрасным человеком, к делу не относится.