— Где мама? — спросил Майлз, ощутив пустоту в доме.
— В церковь отправилась, так она сказала, — ответил Макс. — Она оставила тебе еду в холодильнике.
— Она ходит туда каждое утро, — сообщил Майлз, нисколько не покривив душой. После прогулки на другой берег реки Грейс бывала на мессе каждый день и даже записала Майлза в алтарные служки с начала нового учебного года.
— Уж не чувствует ли она за собой какой вины, — хмыкнул Макс, пристально наблюдая за выражением лица сына.
Майлз направился к холодильнику и притворился, будто ищет сэндвич, отгородившись открытой дверцей от отца, чтобы тот не видел его пылающих щек. Затем он медленно, не торопясь, наливал молоко в стакан и наконец, прихватив сэндвич, вернулся к столу.
— Говорят, ты ловко поймал мяч, — сказал отец.
От кого же он об этом услышал, подумал Майлз, от Грейс или тренера Ласаля? Странно было обсуждать с отцом ту игру, случившуюся так давно. С тех пор как Майлз подставил перчатку летящему мячу, минул месяц, но Майлзу казалось, что много больше месяца и мяч поймал не он, а какой-то другой мальчик.
— Маму сильно тошнит в последнее время, — невпопад произнес Майлз.
Отец, вновь углубившийся в газету, не отвечал. Майлз уже открыл рот, чтобы повторить, но отец опередил его:
— С ними всегда так на этом сроке.
Майлз раздумывал, нормально ли будет поинтересоваться, кто эти «они» и что за «срок» такой.
Озадаченное молчание сына подвигло Макса на то, чтобы отложить газету и широко улыбнуться; Майлз, не успевший пока привыкнуть к дыре меж отцовских зубов, слегка вздрогнул.
— Она тебе не сказала? — шутливым тоном спросил Макс.
— О чем?
— У тебя будет братик, вот о чем.
Отец опять взялся за газету, а Майлз молча жевал сэндвич, запивая молоком. И пока он ел, его мир приобретал иные очертания и формы, подстраиваясь под новые обстоятельства и сообщая иной смысл всему происходящему. И этот новый мир, понял Майлз, базировался на физической, а не моральной логике. Никого не тошнит и никто не умирает вследствие прегрешения. Он и раньше об этом догадывался, но теперь настала полная ясность, и он сообразил, что в глубине души давно это знал. Людей тошнит от вирусов, бактерий и детей, от всякого такого, но не от островов и не от мужчин вроде Чарли Мэйна. Новое знание будто сбросило некую тяжесть с его плеч, и когда он заговорил, то сознавал, что его голос звучит иначе, с иными интонациями, отражавшими его новый взгляд на мир:
— Ты не знаешь наверняка.
— Не знаю? Я? — От спорта Макс перешел к комиксам.
— А может, сестренка.
Отец хохотнул — наверное, над картинками из «Мелочи пузатой»: