Майлз открыл рот, потом закрыл и, наверное, в стотысячный раз задался вопросом: существует ли на свете еще одна такая же шестнадцатилетняя девочка?
— Тик, — произнес он наконец.
— Я не говорю, что буду изменять ему, — пояснила она. — Я только сказала, что сумею сохранить это в тайне.
Ответить Майлз не успел: над входом звякнул колокольчик, и в дверном проеме, легка на помине, материализовалась Жанин. И с разгону зашагала по переполненному залу прямиком к ним. Тик, даже не оборачиваясь, поняла, что явилась ее мать, и подвинулась к окну, освобождая для нее место.
— Мы не ждали тебя так рано. По меньшей мере, не раньше чем через час, — сказал Майлз, когда Жанин, усевшись на банкетку, стягивала через голову свитер, под которым обнаружился купальник для аэробики.
— Ну да, и, однако, я здесь, — ответила Жанин. — И не пялься на мою грудь, Майлз. Пока мы были женаты двадцать лет, она тебя ни разу не заинтересовала.
Майлз почувствовал, что краснеет, потому что он действительно пялился на ее грудь.
— Это неправда, — смущенно произнес он. На самом деле и сейчас интерес у него вызвала не столько ее грудь, сколько то, как вызывающе смотрелась эта часть тела под тугим купальником, — впрочем, в присутствии дочери развивать эту тему он не стал.
— Я только что закончила в клубе, — пояснила Жанин. — Мне жарко, я в поту, а душ принять не удалось. Ты готова ехать домой? — спросила она у Тик.
— Наверное, — ответила Тик.
– «Наверное», — передразнила Жанин. — А кто-нибудь знает наверняка? К кому мы можем обратиться за точным ответом?
— Я должна забрать рюкзак, — сказала Тик. — Тебе обязательно на всех набрасываться, да?
— Да, крошка, обязательно. — Жанин встала, пропуская Тик. — Поймешь, когда тебе стукнет сорок.
— Тебе сорок один, — напомнила Тик. — В январе будет сорок два.
Майлз смотрел вслед дочери, направлявшейся в подсобку, обуреваемый, как обычно в последнее время, жуткой смесью непримиримых эмоций: стыдом за неудавшийся брак, злостью на Жанин за то, какую роль она в этом сыграла, злостью на себя и свое поведение и благодарностью за то, что они достаточно долго оставались преданы плохой идее завести ребенка. Любопытно, испытывает ли Жанин нечто подобное или же ей удалось свести свои переживания к простым сожалениям? Повернувшись к Жанин, Майлз увидел, как она стащила гребешок из тарелки дочери.
— Черт, — сказала она, смекнув, что ее застукали. — Черт, это вкусно.
— Заказать тебе? — предложил Майлз. — Поешь немного, тебе не повредит.
— Ошибаешься, Майлз. Повредит, и еще как. Я не собираюсь больше толстеть, никогда… Сделай мне одолжение, — обратилась она к Шарлин, проходившей мимо, и всучила ей тарелку, — убери это отсюда, ладно? — Затем снова повернулась к Майлзу: — Знаешь, как называют таких, как ты? Подстрекатель. (Этот же термин годится и для Жанин, подумал Майлз, ее родная дочь уже так о ней отзывалась.) Ты больше не будешь закармливать меня, дружище. Отныне я распоряжаюсь моим телом целиком и полностью.