. Нету!
Как объяснить тебе?
Мишка хотел сказать, что ничего ему объяснять не надо, нету, так нету. Но Хранитель не дал ему даже рта раскрыть: сейчас он слышал только себя.
– Знаешь, вот как раньше… Великий Микеланджело Буонаротти, слышал про такого?
Мишка кивнул, хотя понимал: сейчас Хранителю было все равно, согласен с ним кто-то, не согласен, и знает или нет про этого самого Буонаротти.
– Великий художник отказался от дворянства только потому, что его род был буржуа! И он не мог предать своих! Или Мольер. Горшок, ты хоть Мольера-то знаешь?
Горшок знал и Мольера тоже: чай не в церковно-приходскую школу ходил…
Наваждение, которое охватило Мишку в самом начале, понемногу рассеивалось, и теперь он взирал на Хранителя не как на неожиданного пророка, а как на обыкновенного одержимого.
– Ты хоть знаешь, что Мольер был кумом короля Людовика Четырнадцатого? А вот умер он, и хоронили его – за свой счет, между прочим! – неграмотные ремесленники из цеха обойщиков, к которому принадлежали поколения его предков! Вот и мы… Мы все – плоть от плоти Царицы! Один единый организм, одни мысли и одни чувства! Мы будем жить, думать и умирать так, как повелит она, и никто не посмеет воспротивиться ее воле, потому что изгнание за ослушание хуже смерти! И если нужна Царице жертва, то она ее получит! Кто бы это ни был!
Хранитель замолчал… Морок рассеялся, станция приобрела обычные размеры, и жар, заполнявший ее, исчез. Лазарев с удивлением, словно впервые его видел, посмотрел на Горшка…
Что это с ним? Что это вообще было? Наваждение? И для кого на самом деле была эта неожиданная лекция? Для Горшка? Или для него самого?! Для него, только для него! Именно ему, Хранителю, предназначалось то, что он сам же сейчас и провещал. Они все – суть Царица ночи. Он же, Хранитель, – первый среди них всех. Как странно, что осознание всего этого пришло к нему только сейчас…
– Ну ты, Лазарев, и горазд орать. Как труба иерихонская, в туннеле аж тюбинги подпрыгивали.
Волков, спокойный и, кажется, всем довольный, поднимался на платформу Ботанической. Никакого намека на вчерашнюю ярость, никакого сожаления.
– А ты, Виктор, голова. Сразу видно – ученый, не чета нам. Я бы так не смог, а ты самую суть уловил, по полочкам разложил. Есть мы, есть Царица. И никаких я. И только так. И тебе этого, Миха, не понять, чужой ты. – И, повернувшись в сторону Хранителя: – Чего звал, начальник?
– Сейчас. Горшок, ты еще тут? Я же тебе русским по белому сказал: уебен! Повторить?
Мишка ушел… От обиды Горшку хотелось реветь. Он уже забыл, когда плакал. В детдоме? Нет, там нельзя, покажешь слабину – заклюют. Потом? Тем более. Даже когда выяснилось, что его хитро кинули с жильем, а в армию не берут по причине слабого здоровья. Помотался он по свету. А тут, на Петроградской, неожиданно для себя, осел. Наивный, он думал, что нашел дом, друга, а оказалось… А оказалось, что, как всегда, Горшок никому не нужен. Кроме, наверное, Мультика.