Бэль! Нежная, милая, стройная, легкая, как бабочка на ладошке, недоступная его стареющему телу, но доступная взгляду, метнула в него молнию, заронившую обновленную искру жизни, она оздоровила его угасающий дух во сто крат больше, чем Великий Лама оздоровил его заболевшее тело! Его дни стали счастливыми, полными смысла, и любимое творчество, доселе искусственно придавленное, запрятанное, выплеснулось наружу.
Это случилось однажды утром, когда Николай Степанович, проснувшись, как обычно, в шесть часов, вышел из своей комнаты, чтобы пройтись перед завтраком вдоль озера. И вдруг он увидел мальчика-подростка — пастушка, который перегонял стадо горных овец через бурлящий ручей. На нем была ярко-малиновая шелковая безрукавка, сиреневые шаровары, заправленные в черные поношенные сапожки, и маленькая черная шапочка. В одной руке пастушок держал деревянную дудочку — горную свирель, в другой — длинный тонкий кнут для усмирения животных, а за плечами его висела тряпичная котомка с нехитрыми съестными припасами. Утреннее, едва пробудившееся солнце, заигрывающее с серебристой росой, лениво касалось влажных сапог пастушка, придавая им яркий блеск, а предрассветная серо-голубая дымка, все еще клубящаяся в туманной низине предгорья, окутывала его маленькую фигурку молочным коконом, накладывая на яркую одежду мальчика пастельные мазки, где-то сгущающиеся, а где-то прожилисто редеющие.
«Ах! Какой красочный образ!» — восхитился Николай Степанович, и его в тот же миг одолела острая тяга написать портрет пастушка. Ему захотелось немедленно взяться за кисти и мольберт, да так, что даже заходили желваки от желания, а рука сама собой сложилась таким образом, будто он уже держал в ней кисть и сейчас должен был нанести первый мазок на воображаемое полотно. Все преграды, существовавшие доселе в его зашоренном сознании, рухнули разом, стало легко и свободно! Как засохшая болячка от тела, они отслоились от души, словно занимавшие там чужое место. И великий художник в этот момент почувствовал в себе такое вдохновение, которого ему было не обуздать ни ответственностью перед законами церкви, к соблюдению которых призывали его традиции славянофилов, ни страхом перед отцовскими проклятиями. Сейчас он думал только об одном — сколько времени потребуется для того, чтобы раздобыть приличного качества холст, мольберт и краски. А пока… пока он неотрывно смотрел на пастушка, загоняя в свою память все даже самые мелкие детали увиденного.
Лечение Николая Степановича, проходящее вполне успешно, перемежалось теперь его работой, до которой он дорвался наконец, как изголодавшийся путник до еды.