— Хозяин, ты куда пропал-то?
— Да на, на! — Иван Александрович сунул в карман фуфайки, видимо, купюру, вдавил приставалу сильной рукой в кабинку, сомкнул допотопные дверцы, мосгаз с лязганьем ухнул вниз. Иван Александрович захохотал. — Нет, это великолепно! Ведь он будет каждый день сюда ходить! — Смех впотьмах звучал как отдельное живое существо. — Значит, так тому и быть.
Входная дверь захлопнулась, отрезав смех на площадке, он подошел, уверенно угадав, где она стоит; и поцелуй его, в губы, прожег внутренности насквозь, как будто она перешла вдруг в новое естество — подвижное отзывчивое пламя. Он почувствовал это благодарно и угрюмо. А старое тусклое зеркало уловило их движения — серебряный промельк жизни.
Много позже Лиза поинтересовалась, из чего он делал трагедию, тянул и медлил, ведь это так приятно. Потому и тянул, чтоб тебе было приятно, а не застало врасплох детским страхом и отвращением. Однако у вас опыт! Опыт тут ни при чем. А что при чем? Это тебе еще рано знать, голубчик мой. Не рано, а в самый раз. В другой раз. Значит, будет и другой раз? А как ты думаешь? А вы сейчас уедете? Останусь, если ты честно заснешь. Не хочется. Не ври. А вы? И тут ее окончательно сморило.
Он знал, что не заснет, не уйдет, и попытался от спящей отвлечься — упражнения для праздного ума — воображаемым осмотром места происшествия в присутствии пары понятых: выцветшей дамы и пажа (в перевернутой ситуации роль юного пажа с зеркалом играет Лизочек, я — пожившая дама). Итак, по делу парабеллум не проходил (свидетельство адвоката… да мало ли блаженных на Руси перед концом, Иван Александрович закурил), зато на кухне дверца, дубовая, гробовая, с крестовиной — черный ход, — вот почему обыск кончился ничем, трактат уничтожен, бумаги безукоризненны, вышка обеспечена. Банально. Но сразу возникает ряд вопросов, переводящих банальность в тайну посмертную. Лизочек шевельнулась, обнажив круглое колено, загорелое из простынных складок. Вздохнула. Omne animal triste post coitum — всякая тварь грустна после соития (по латыни звучит благороднее). Ее как будто не шокировал резвый переход от одного эпизода (где Антигона Софокла погребает тело Полиника под православным крестом) к совсем другому, впрочем, вмешался ловкий подручный и переход облегчился. Нет, не шокировал, напротив — низкий контраст, налет мистики (терпеть не могу) усиливает страсть. Иван Александрович улыбнулся, коснулся колена, она шевельнулась, погладил, отчетливо осознавая, что совсем неподалеку, внутри Садового кольца, старая женщина в предсмертии ожидает встречи с Борисом и Глебом.