Сейчас — о Жеке. «Мой первый друг, мой друг бесценный» стоит в прихожей, терпеливо дожидаясь меня в школу, и провожает домой после уроков. Ничего особенного. Нормальный ребенок-октябренок в форме стального цвета, и я в такой же, с широким солдатским ремнем — отголосок второй мировой, намек на военное могущество; однако сверхдержава с атомной бомбой, но без Святой Руси и града Китежа — безумный лагерь. Кстати, о лагерях. Я там был однажды — нет, не в тех, а там, где «взвейтесь кострами» — и сбежал. Мы сбежали с Жекой, впервые ощутив сладкий вкус вольницы. Ко второму побегу (из дома) готовились основательно, но не знаю, решились бы — как вдруг умерла баба Марфа.
Отец, в неотвратимо подкрадывающемся служебном крахе, махнул на все рукой и стерпел тайную панихиду на дому (последняя просьба старухи), церковнославянское бормотание «Ныне отпущаеши» и незабываемый, ни с чем не сравнимый дух ладана по комнатам — для меня навсегда дух смерти и распада, с почти эфемерной, почти несуществующей (и все-таки знаменательно это почти, это от бабушки) надеждой на воскресение. Стояло воскресенье, мы ехали нарочито медленно в кузове грузовика на лавках у бортов, весеннее солнце ласкало любимое лицо (я разлюбил солнце). С любовью мешался животный ужас разложения, уже заметного, уже отчуждающего ее от меня в подземный провал. Победила любовь, у обнаженной ямы (влажные ржавые комья земли) я вцепился в гроб и все просил и просил подождать еще минуточку. А в школе сказал: «Все, Жека, бежим».
План был таков (карта с довоенными сиюминутными границами по сей день где-то в бумагах): Одесса, Босфор, Дарданеллы, Эллада. Какая-то шхуна мерещилась в стивенсоновском тумане, Олимп в прекрасных языческих облаках — арийская колыбель и прочая детская дребедень, главное — другая земля, другое солнце, все другое — инстинктивная защита от любви и ужаса. И бабушкины сухари. «Так все время сухари и будем есть?» — спрашивал Жека, собиравшийся растрясти папу на сто рублей (в дохрущевских дензнаках). «Пока — да. А там — оливковые рощи, виноградники и фиги» (я уже прочел «Дафниса и Хлою»). — «Ну, на моей-то родине… не пропадем».
Утром в четверг я пошел якобы в школу, на черной лестнице возле бочки с отходами ждал Жека. Сначала в Милое за сухарями, ключи при мне. Скорее, как можно скорее, из старого дома вместе с бабушкой ушла душа, сухари в палисандровой тумбочке обратились в прах (мышиные лазейки в задней стенке), но есть еще запасы на кухне. «А в нижнем ящике что? — заинтересовался Жека. — Может, деньги?» — «Наверно, нет. Не знаю». — «Так заперт!»