Гангстеры в телевизоре явно одерживали победу: по мячу почти никто не попадал. Время от времени игра прерывалась рекламой, а потом из ниоткуда вылетали огромные золотые слова «МИРОВАЯ СЕРИЯ» и несколько секунд поблескивали на экране.
– Где наше вино? – спросил папа.
– Твое вино, – поправила его мама.
Роберт заметил, как папа стиснул зубы и проглотил мамино замечание. Когда Карен наконец принесла бутылку, он тут же со всей решительностью принялся за вино, словно хотел протолкнуть застрявшую в горле невысказанную колкость. Роберту и Томасу принесли по огромному бокалу льда, сбрызнутого клюквенным морсом. Роберт принялся молча потягивать напиток. Когда уже закончится этот день? Ладно бы только самолет с его герметичной духотой цвета печенья, так еще на паспортном контроле задержали… Дома папа пошутил, что назовется «международным туристом» – поскольку именно так президент Буш произносил слова «международный террорист». На контроле он все же сдержался, но это не помешало чернокожей сотруднице миграционной службы отвести его в комнату – уже после того, как им проштамповали паспорта.
«Она не понимала, как это так – английский адвокат родился во Франции, – объяснил он потом в такси. – Схватилась за голову и говорит: „Я просто пытаюсь разобраться в вашей жизни, мистер Мелроуз“. Я ответил, что тоже хотел бы разобраться, и пообещал прислать ей экземпляр моих мемуаров, если сподоблюсь их написать».
«А, так вот почему мы прождали тебя полчаса», – сказала мама.
«Ты же знаешь: когда человек ненавидит формальности, при встрече с ними он превращается либо в труса, либо в шута».
«В следующий раз попробуй превратиться в труса, это быстрее».
Когда им наконец принесли пиццу, Роберт понял, что дело плохо. Тесто было толстое, как грязный подгузник, – его толщину не потрудились подогнать под количество начинки, которая уменьшилась на девяносто процентов. Роберт соскреб все помидоры, анчоусы и оливки в один угол: миниатюрной пиццы хватило на два укуса. Она оказалась совсем не похожа на вкуснейшую, тонкую, слегка подгорелую пиццу в Ле-Леке, но почему-то – видимо, потому что он надеялся уловить сходство – все же открыла ему люк в прекрасное и навсегда утраченное лето.
– Что такое? – спросила мама.
– Ничего, просто хочу пиццу, как в Ле-Леке.
На Роберта напали обида и отчаянье, а ведь так не хотелось плакать…
– Ох, сынок, я тебя понимаю, – сказала мама, касаясь его руки. – Понимаю, в этом безумном ресторане трудно в это поверить, но мы прекрасно отдохнем в Америке!
– Почему Бобби плачет? – спросил Томас.