Рычу, выбираюсь из постели и, матерясь как сапожник, спешу к двери. Если это кто-то из обслуживающего персонала, то пусть больше не рассчитывают на хорошие чаевые.
Но когда я вижу тех, кто разбудил меня в такую рань, мне вдруг хочется отмотать время назад, еще раз распахнуть дверь и увидеть за ней просто горничную. Это было бы куда лучше, чем то, что происходит сейчас.
— Сюрприз! — раскидывает руки мать Бон-Бон и, едва прикоснувшись губами к моей щеке, без приглашения входит в номер.
Но и это еще не все.
— Снова всю ночь с бабами развлекался? — в привычной себе безразличной манере, спрашивает отец. Спрашивает просто для дела, потому что никогда не дожидается ответов. Иногда мне кажется, что ему в принципе чихать на нас с Владом, хоть лучшего отца вряд ли можно пожелать. Просто мы с братом что-то вроде анклава внутри его владений: вроде как сами по себе, но всегда под его присмотром.
Я пытаюсь придумать какую-то причину, чтобы задержать этих двоих в гостиной, но ничего не получается. Любопытная мамаша Ени уже сунулась в спальню. Я прикрываю глаза, мысленно считаю до трех — больше вряд ли потребуется, и реакция не заставит себя ждать.
Раз. Два…
— Боже мой, Евгения, что ты делаешь в постели своего брата?! — раздается негодующий крик. Именно крик, вроде того, каким самки голосят о пропавшем потомстве.
— Он мне не брат!
— Я ей не брат!
Наши голоса идеально звучат в унисон, как будто мы давно отрепетировали эту фразу для вот такого случая.
— Какого хрена ты уже натворил? — рокочет отец, и я на всякий случай готовлюсь держать удар — рука у него тяжелая. — И что у тебя с рожей?
— С рожей ерунда, — отвечаю я, нарочно игнорируя первый вопрос.
Но отца так легко не провести: он буравит меня взглядом, и через пару секунд мне начинает казаться, что в голове образовалась дыра размером с кулак. Проклятье, что ему сказать?
Говорить, впрочем, не приходиться, потому что мать моей Бон-Бон вылетает из спальни, словно ужаленная, а следом за ней, всклокоченная и взбешенная, появляется моя малышка. Ну и взгляд у нее — настоящая фурия! Хорошо, что стреляет он не в меня.
— Что она тут делает? — спрашивает отец.
В самом деле — что? Завернутая в одно покрывало, под которым явно голая.
— Я просил присмотреть за девчонкой, а не затаскивать ее в постель! — рявкает отец.
— Ты просил, а я сделал по-своему, — говорю я, стараясь выдержать нейтрально-спокойный тон. — Как видите, она не прикована наручниками, и я без ошейника. У нас взаимно.
Ени смотрит на меня с мягкой улыбкой и на минуту яблочки ее щек краснеют, но ее мать влезает между нами, словно шлагбаум. И ведь самое отвратительное то, что эта женщина мне вроде как даже нравится. Или, точнее, нравилось до сегодняшнего дня.