Джоан неуверенно подошла. Генри делал вид, что не замечает ее.
— Прости, — наконец пробормотала она очень тихо.
Генри молчал. Он чувствовал, как на смену злости приходят совсем другие эмоции — и они раздражали его ничуть не меньше. Эта девочка определенно пыталась сломать его привычную картину мира.
— Ничего страшного, — сказал он наконец холодно. — Теперь я по крайней мере знаю твой истинный характер — и знаю, чего стоит от тебя ожидать.
У Джоан задрожали губы.
— Но это не мой истинный характер, — прошептала она беспомощно, изо всех сил пытаясь остановить навернувшиеся слезы.
На этот раз Генри повернулся к ней — и мысленно выругался. Этого еще не хватало! Однако он все-таки не до конца разучился чувствовать, поэтому встал и обнял Джоан, отчего, естественно, она разрыдалась еще громче. Он гладил ее по голове и похлопывал по спине — не очень умело, поскольку до сих пор ему никогда не приходилось утешать плачущих девочек, — но вполне искренне, чего, в принципе, было вполне достаточно. Джоан слегка успокоилась, настолько, что смогла пробормотать куда-то в отворот его жилета:
— Я больше так не буду.
— Не зарекайся.
Она удивленно подняла на него глаза.
— Мы оба совершенно не можем быть уверены, что ты так больше не будешь. Но ты совершенно точно можешь постараться.
— Я постараюсь.
— Вот и хорошо, — с улыбкой ответил Генри, отпуская ее не без некоторого облегчения. Ему определенно не нравилось все происходящее.
— Иди, — сказал он мягко. — И приведи себя в порядок. Скоро будет обед, а моя мама не любит зареванных девочек за столом.
Джоан еще раз шмыгнула носом и послушно побрела к дверям. Уже почти выйдя, она вдруг остановилась и обернулась к нему.
— Зато теперь я, кажется, знаю, чтобы ты сделал, если бы я упала.
И прежде, чем Генри успел опомниться и ответить, она ушла.
* * *
Они провели в Тенгейле еще несколько дней. Генри готовился — вернее, готовил Джоан, — к трехдневному переходу по горам. Все это время он не мог не думать о том, что вот-вот сейчас сюда прибудет король со свитой — или войском, — и нужно будет либо держать оборону замка от собственного сюзерена — романтично, но печально, — либо добровольно сдаваться на милость — рыцарственно, но еще печальнее. Однако ни того, ни другого Генри делать не пришлось.
Наступило утро, в которое они должны были уходить, Генри пошел за вещами, Джоан осталась в холле с его матерью. Леди Теннесси молчала, вероятно, потому, что по этикету начинать разговор полагалось принцессе. Джоан молчала, потому что боялась леди Теннесси. Наконец Генри вернулся, поцеловал мать в щеку, выдал Джоан ее часть поклажи, облегченную до минимума, и вышел на улицу. Джоан повернулась к леди Теннесси, пытаясь понять, как именно лучше всего попрощаться.