— Джоан, — начал он сухо, одновременно пытаясь загладить свою вину и совершенно не собираясь этого делать. — Прости меня за… вчерашнее.
Она молчала.
— Нам пора уезжать в Тэнгейл, — продолжил Генри слегка раздраженным тоном. Ему надоело их молчание.
Джоан смотрела на него в упор.
— Я никуда не поеду, — сказала она наконец монотонным, бесцветным голосом.
Генри поднял брови.
— Я никуда не поеду, — повторила Джоан куда-то в пустоту и снова скрылась за занавеской.
Генри посмотрел на Сагра, но тот продолжал молчать.
— Ну и отлично! — Генри швырнул ложку на стол. — Прекрасно! Тогда я уйду один.
Спустя несколько часов Генри вышел из дома, на прощание хлопнув дверью так, чтобы они точно знали, насколько он зол.
* * *
Прошел декабрь, и январь, и наступил февраль, и тоже закончился — потому что все в этом мире подходит к концу. Вернувшись в Тенгейл, Генри почувствовал, что не может находится с матерью под одной крышей, и начал кочевать из одного замка в другой, от одних друзей и знакомых к другим. В конце января он снова встретил Мэри Тойлер, и она обратилась к нему с такой нежностью и лаской, что на несколько недель Генри почувствовал себя совсем счастливым. И только спустя месяц он стал замечать, что каждое утро, просыпался ли он один, или в объятиях Мэри, он испытывает странное неприятное чувство. Чувство это имело слегка трупный душок, и через несколько дней Генри вспомнил, что точно так же чувствовал себя в детстве, когда в чем-то был виноват и не мог набраться смелости, чтобы показаться родителям на глаза.
Сначала Генри решил, что дело было в том, что он спит с замужней женщиной — при своей прелести это не совсем соответствовало общепринятым нормам морали. Но в конце февраля Мэри снова уехала к мужу, а чувство так и не прошло. На этот раз Генри не пробовал удержать баронессу — не только потому, что знал, насколько бесполезно пытаться, но и потому, что ему этого не очень и хотелось. Чувство вины, которое становилось все сильнее, стало проявляться не только по утрам, но и днем тоже, и от этого любые приятные переживания становились совсем не такими приятными. Кроме того, Генри с удивлением понял, что ему начинает надоедать общество Мэри. Общение с ней, за исключением общения в постели, начало казаться ему достаточно односторонним и скучным. Он перестал реагировать на ее игры в горячо-холодно, и Мэри стала все больше и больше к нему льнуть, что оказалось совсем не столь прекрасным, как он думал в начале их романа. Когда они наконец расстались, Генри почувствовал облегчение. Однако Мэри уехала, а чувство вины по прежнему не отпускало его, и стало понятно, что дело совсем не в ней.