Когда далекий грохот прекратился, жандармы повели обреченных в большой лес в Мирчовице. Остановились на маленькой полянке. Пахло свежевскопанной землей.
— Здесь нам и конец, — пробормотал Марджев.
— Ха! Не думаешь ли ты, что это тебя минует! — расхохотался Хищник и зажег карманный фонарик. Луч резанул по фигурам связанных людей и блеснул в лицо Марджева.
— Мы давно сцепились, так что хорошо знаем друг друга. Миром нам не разойтись, — произнес Марджев. — О сыновьях теперь нужно подумать. Болгарии повсюду нужны руки, чтобы топором работать, дома строить и винтовки носить…
Хищник не ответил. Пленников подтолкнули к куче наброшенной земли, позади которой зияла готовая принять их яма. Молодая партизанка из Асеновграда зашептала имя своего малыша. Кто-то заплакал. Заплакал и запричитал дурным голосом и глухонемой, но никто не понял, что это было: то ли жалоба, то ли зловещие проклятия. Тогда Марджев крикнул своим товарищам, чтобы они держались.
— Не на заработки мы отправились, чтобы могли легко отказаться от своих намерений! Другую цель мы избрали. На нашем пути не клады, а черная му́ка и кровавые раны, а придет время, и жизнь надо отдать… Андрей, Андрей, пришло и наше время…
Голос его задрожал, и он умолк, чтобы не выдать себя перед убийцами и чтобы они не хвастали, что в тот мучительный час он плакал. А должен был бы заплакать! Какой отец не заплачет, когда вместе с ним перед расстрелом его единственный сын! Андрей прижался к отцовскому плечу, прошептал ему что-то, видно, успокаивал отца, но прогремели выстрелы — и оба упали. Упали рядом — отец и сын. Полегли и остальные. Эхо стрельбы утонуло в трясине Баташского болота, и лес онемел. Онемел и Карлык.
Хищник заставил глухонемого сбросить тела мертвых в яму и зарыть, а когда тот кончил, знаками показал ему, что, если он выдаст, где убиты партизаны, тогда и ему не жить. Несчастный застонал и побежал в Батак.
На следующий день в полдень во двор школы пришла Писана с узелком в руке. Она принесла еду для отца и брата. Бакырджия остановил ее. Хотел сказать правду, но так и не нашел в себе силы.
— Их увезли или в Пещеру или в Брацигово, — солгал он.
Но девочку нельзя было обмануть. Она выронила узелок и закрыла ладонями лицо. По щекам ее покатились слезы. Она повернулась и засеменила к дому…
Месяц спустя меня отпустили из казармы. Но мне от этого легче не стало. Из сознания не выходили окровавленные, сброшенные на дно ямы тела, отрезанные головы убитых партизан. Долгое время потом я не мог спать. Стоило лишь закрыть глаза, как меня сразу же захлестывали какие-то мутные потоки и уносили в бурный водоворот Тополницы. Я тонул в этом водовороте, задыхался медленно и мучительно. И сейчас все еще не могу успокоиться. Каких людей погубили! Жестокий народ расплодился…