— У меня?.. — сказал я и потрогал перила. Внизу, снаружи к помосту, был у него прицеплен рукомойник синенький с мыльницей и зубными щетками.
— Какие у меня мысли?.. — повторил я, сосредоточиваясь. — А вот, смотрите. — И потянул недоверчивого Василия Павловича за рукав. — Умывальник, да? Зубные щетки?.. А теперь следите. Вот эта ваша зубная щетка — брови большие. А это Марии Федосьевны зубная щетка — жесткие волосы, узкая голова… А это вашего зятя Ивана зубная щетка. Смотрите, опрокинулась от стыда в стакан, нога торчит. Он, кажется, у вас выпивает, да?.. А это вашей дочери Эльвиры Васильевны зубная щетка, круглая и большая. Так? Все правильно?
— Все, — с трудом подтвердил наконец Василий Павлович, — правильно. — И уставил на меня дрогнувшие брови. — Как вы догадались?!
— А я не знаю, — улыбнулся я. — Это не физика. — (Потому что я действительно не знал. Это было вдохновение).
— И вы… вы можете еще?
— Конечно, — сказал я. — Я все могу. У каждой вещи, как говорится, своя индивидуальность. Вот, например…
— Не надо, — вдруг удержал меня Василий Павлович за рукав. — Это же… никому не нужно.
— Никому? — переспросил я. — Ну, я не знаю…
— Зато я знаю, — уже как доктор закивал Василий Павлович. — Вы мне поверьте: десять сеансов, и все пройдет! — Он взял меня осторожно под руку. — Я вам хочу добра. Вам все хотят добра и счастливой жизни. Садитесь, прошу вас — Он подвел меня к креслу в будочке. — Все пройдет, мыслей этих не будет. Самое важное — духовное здоровье!
— Никаких мыслей не будет? — заинтересовался я.
— Ненужных мыслей, — уточнил терпеливо Василий Павлович, успокаивая меня, и снял длинное полотенце. — Надо вам завязать глаза… — Здесь я увидел, с кресла, в просвете деревьев тетину ободранную башню, над которой привычно кружились птицы.
«В наш технический век», — подумал я, туго-натуго обвязанный уже, как смертной повязкой, на пол-лица полотенцем Василия Павловича, несгибаемого человека.
— Василий Павлович, — все-таки не удержался я, — а как же я буду жить без ненужных мыслей?
— Ну… Как все живут, — успокаивая, ответил он. — Разумно.
И я услышал, как прицеливается в меня, заскрипев, разворачивается на меня машина.
Я сижу один у стола. Позади меня т и х о. Позади меня темнота.
Я взял осторожно длинный блестящий фонарь китайский и быстро посветил в ту сторону.
Деревянные апостолы в раскрашенных одеждах с короткими рукавами сидели густо у самой стенки в желтом пятне фонаря, плечом к плечу.
Я осмотрел их внимательно, слегка шевеля фонарем.
Они были круглолицые, чернокудрявые, с растопыренными круглыми ушами, очень наивные молодые евреи, и глядели оттуда неподвижно черными бляшками-глазами.