— Верно. Это верно. — Я стоял перед сидевшим Юрой и кивал: он был такой печальный, такой усталый передо мной, на низенькой карусели, лицо интересное, длинное, в точности молодой профессор в очках. Сидел в иностранной своей воскресной куртке, надутой квадратиками на груди и на рукавах, профессор. В воскресенье, здесь, со стариком. Разве я не понимаю, за что он досадует на меня. — Юра, это ты все верно, — подытожил я, трогая пальцами его красивый надутый рукав. — Но я привел-то тебе показать, в чем дело-то, Юра. Оттого что оставил он ее, Стасик этот, вот почему.
— Кто и кого, Павел Захарович?!. Кого оставил?
Тогда поскорей, чтобы не перебивал, я начал рассказывать, как еще в прошлом году подметил, что в ночь с субботы на воскресенье один за другим стали исчезать тополя с нашего двора, которые когда-то в субботники сажали. А когда проследил я ночью, то разглядел двух женщин, Юра! Они были хорошо одетые, одна средних лет, а другая совсем молодая, — по ночам двуручной пилой они пилили деревья.
— Сумасшедшие?
— Мало того, спиливали и оттаскивали их сами, вдвоем, аж оттуда вот сюда.
— Ну… — сказал Юра, — ну… Ну, пусть вдвоем. А Стасик наш Галинаф при чем, Павел Захарович, к этим тоскующим по ночам сумасшедшим? Или это жена его, может быть, разведенная да плюс дочка Германа-Генриха?
— Ты что, выходит, — спросил я с подозрением, — все уже разузнал?
— Не-ет, — развеселился Юра и даже выпрыгнул из карусели. — Я просто применил дедукцию к этому, Павел Захарович! Любовь и голод движут миром. Значит, это что, по-вашему: жена Стасика и подожгла теперь из ревности чужой дом, а?!
Но тут я сдержался все-таки, как старший его намного. Только сказал ему наконец спокойно вот что:
— Каждому из нас предоставлено верить в то, что по мере природного развития созрело у тебя в собственном уме. Тебе понятно?
— Нет, Павел Захарович! — закричал Юра. — Я больше не буду, честное слово! Ну чего вы обиделись? Я ж шучу! — И он начал хватать меня за руку, а я с трудом отдирал свою руку.
И тут краем глаза я увидел движение в пустом переулке — кто-то быстро вдруг перебежал через дорогу.
Я повернулся сразу, но этот кто-то, точно он нырнул, исчез в неосвещенном промежутке между двумя домами на той стороне.
— Юра! — сказал я, и мы двинулись оба через неширокую мостовую.
— Павел Захарович, смотрите, — шепнул Юра, как только вошли мы в этот темный проход.
Мы стояли с ним перед дверью старого дома, а вся дверь перед нами уже заросла высокой травой: осенняя трава была мне по грудь.
Но, наверно, это мне так показалось, что прямо на глазах она у меня растет, потому что в спину начинал, как в трубу, дуть ветер, он шевелил и раздувал траву у двери, и вперед отдувались у меня полы пальто, а у Юры от ветра вверх поднимались волосы.