Перед ним в огнях сияло кино «Прогресс»: тут все у входа толпились кучками в сигаретном дыме, гоготали, хихикали, перекрикивались, а какие хорошенькие девочки с челками, как у соседки Ниночки, роились, прямо роились кругом!..
Олег Петрович поправил шарф и вошел, приглядываясь, в толпу.
— Девушка, — он наклонился весело, сжимая милый ее локоток, сощуря ласковые, карие, загадочные свои глаза, — вы мне скажите…
— Я? — перепугалась девушка, деревенея вся под его рукой. — Олег Петрович! Здравствуйте, Олег Петрович!
— Здравствуйте, Олег Петрович, — постно закивали мальчики да и все девочки кругом. — Здравствуйте, Олег Петрович!
— Добрый вечер. — И Олег Петрович покраснел: это были явно его студенты. — Добрый вечер, друзья. — Он приподнял, как профессор, шапку-пирожок. — Добрый вечер. — И медленно, солидно пошел отсюда к чертовой матери, великолепно представляя, всей кожей ощущая, как они прыскают, как они этак иронизируют, как они, сдерживаясь, хихикают в его ослабевшую спину.
А разве был он пошляком?! Никогда он не был пошляком!!! Ни раньше, ни вообще не был он пошляком! Есть даже теория — кто это говорил?.. — что к сорока годам наступает у мужчины физиологический переворот: наступает возрождение, он ищет перемены, все ищут перемены истинной, новой жизни… Нестарому человеку нужна нежность, нужна мягкость женская и понимание, нужны забота и доброта! «Умные вы мальчики, — прощая их, вздохнул Олег Петрович, — умные девочки, доброй ночи…»
И, обогнув «Прогресс», вошел осторожно в сквер — там, где присыпано золой, — по черной, по вьющейся дорожке, а за тополями уже светились окна его дома, и все тополя были корявые, грубые, в наростах и словно с поднятыми вверх руками, и все обрублены по локти, а из наростов как колтун, торчали в стороны острые ветки.
«Что ж поделаешь, — подумал печально Олег Петрович, толкая дверь в подъезд, — ни черта не поделаешь», — поднялся выше, выше, выше по железным ступеням опять на свой этаж, в этот коридор бесконечный, где рядом с каждой дверью, как часовые, стояли на табуретах керогазы, а от метровых сводов, от старого кафеля под каблуками было так холодно и звучно.
— Танцкласс, — пробормотал Олег Петрович и прислушался: но «арфисты» не играли. Тогда, надавливая плечом, отпер он свой замок, сбросил быстро пальто, и шарф, и шапку на раскладушку, включил настольный свет.
— Займемся! — сказал решительно Олег Петрович, опираясь о стол кулаками, и не без отвращения посмотрел на записи и книги.
Стол шатался, и был он чужой, и запах, главное — запах в голой, казалось, комнате, был казарменный, очень чужой!.. Разве что раскладушка рядом была собственная — новая, да чемодан под ней, и на полу стоял зеленый, совершенно новый его чайник…