— Так и называется?..
— Мгу. Усть-Вымь, — подтвердил Кирилл Афанасьевич. — Это в республике Коми. Ночью, видите, когда свет от фонаря снаружи в стекла?
— Представляю, — кивнул Олег Петрович, — представляю. — И поглядел опять. — Очень хорошо.
У Кирилла Афанасьевича зашевелились брови и пошевелилась борода, он исподлобья, быстро посмотрел на Олега Петровича и — поверил.
— Если хотите, я вам еще покажу, пожалуйста. — Перегнулся к тумбочке, вытащил из какого-то хаоса картонную папку и, засопев, положил ее на стол, наконец развязал тесемки. — Поглядите.
Олег Петрович поглядел: это была целая стопка точно таких же синих и старых твердых листков, как на стене, но почему-то все с таблицей умножения: 3×1=3, 3×2=6, 3×3=9 и т. д. — явно четвертушки обложек от школьных тетрадей, они рассыпались, как карты, и Кирилл Афанасьевич послюнявил палец.
— Вот, к примеру. — Он старательно перевернул листок.
На крохотном синем листке было написано маслом огромное небо: над тонкой полоской земли колоссальное, необъятное, удивительное небо и красные вверх столбы света от фонарей. «Усть-Вымь» — было проставлено на листке.
«Усть-Вымь», — перевернул он второй листок с небом, потом третий с небом, с красным косым закатом во все бесконечное небо — языками громадного пламени.
— Как вбегали они в барак, — поднял он на Олега Петровича голубенькие под белыми бровями глаза, — так и кричали мне, души простецкие, усмехаясь: «Семенов, эй, Семенов, художничек, выйди погляди-ка!» — а я накину ватник и выбегал, и смотрел вверх. Не колючка и не вышки — только небо! Только небо… А потом уж писал у себя в закутке. Я ж там был не на общих, а в КВЧ. Это культурно-воспитательная часть.
Олег Петрович осторожно перевернул другой листок. Здесь под небом была хорошая изба деревенская, ярко горели окна, а из трубы шел белый веселый дым.
— Да вы присядьте, вы присядьте, — вдруг ухмыльнулся Кирилл Афанасьевич, глянув сбоку ему в лицо. — Вы не спешите. Я ведь уже заметил, что вы такой деликатнейший человек… Вы не бегите.
И Олег Петрович снова сел.
— Потому что, — кивнул ему Кирилл Афанасьевич, — как считает, например, Иван Сергеич, если хорошо беседуешь вдвоем, то это не двое говорят, это восемь человек! Нет, нет!.. Успокойтесь, в научном смысле. — Он вытер ладошкой губы. — Первый, знаете, только приспосабливается, опускается до уровня собеседника, как Иван Сергеич говорит. Второй одновременно… Э-э… — И махнул рукой. — Второй, третий, пятый, восьмой… Тридцать лет — вот вы представьте только! — тридцать лет он как попал сюда, Иван Сергеич, так и существует здесь, существует с Верой Павловной — тихо, скромно, благородно, петербуржски, все понимающе, ни в чем не изменяясь!.. Что? А я, знаете, математик, я психологией ис-тин-ной морали не занимался…