— Давай, давай! — закричал Якуяма. Батька затопала ногами.
Вода хлынула к горлу, засочилась в уши, в глаза, в нос, резала кишки и сводила дыхание. Сердце становилось маленьким и неповоротливым. Казалось, что и в него сочится, ползет вода. Острые, горячие капли проникали через нос куда-то к надбровным дугам, ко лбу; из носа и ушей пошла кровь. Он потерял сознание. Когда очнулся, услышал голос попа:
— Буди милостив к нему, господи.
Катька сказала жеманно:
— Он у нас миленький, хороший, — и вытерла окровавленное и потное лицо Лузы сырым полотенцем. — Ну, вот и молодец, вот и молодец, — приговаривала она. — Вот все и кончилось. Теперь все пойдет хорошо.
Он приподнялся на локтях, отбросил ее в сторону.
— Что со мной сделали? Что было?
— Ничего с тобой не делали, сам, что надо, сказал, сознался во всех делах и протокол подписал, — ответил Губин, глядя в окно на отъезд Якуямы с манчжурским полковником и бароном Торнау.
— Сволочи! Что со мной сделали?
Подняться и встать на ноги не было сил. Он упал.
II
Потом его отправили в Харбин, к Мурусиме. Мурусима жил в небольшой гостинице у вокзала. Вся прислуга была японская. Швейцар внизу требовал пропуска. Мурусима встретил Лузу на лестнице, похлопал по спине и провел в свой номер.
— Ну, все в порядке, все очень хорошо, — сказал! он, — только надо было заранее связаться с нами, и тогда не было бы прискорбных ударов со стороны ваших бывших соседей… Ах, политика, политика! — Он помог Лузе снять куртку и усадил его в кресло. — Политика — сложная вещь.
— Что со мной сделали? — спросил Луза.
— Вы в нетленности, — восторженно сказал Мурусима, — в полной нетленности, как невеста. Все зависит от вас, милый Василий Пименович…
Он приказал подать чаю, вина, закусок.
— Отлично сделали, что бежали. Мы давно ждали вас. Самый большой человек на границе — вы.
Он взял Лузу за руку:
— Наше начальство не так знает русских, как я знаю. Вы поступили, как истинно русский, и я им все объясню… Но не будь меня здесь — О! Я не знаю, я прямо не знаю, что с вами было бы.
В конце концов он объяснил Лузе, что переход его в Манчжу-Го рассматривают, как диверсионный рейд, а это влечет за собой расстрел.
Но он — Мурусима — уверен, что это не так, и истолковывает переход Лузы, как путешествие политическое. Но, чтобы все кончилось хорошо, Лузе следует написать письмо в газету, в нем повторить все сказанное на допросе, что он бежал, измучившись жить при советской власти.
— Тогда, — сказал Мурусима, — у вас будет немного денег, и вы уедете куда-нибудь в глубь страны.
Луза потребовал, чтобы вызвали консула.