Мне было хорошо, и всё же я с грустью подумал, что на самом деле никогда бы не решился на такое путешествие. Мне было достаточно о нём мечтать. Я ведь и жить-то по-настоящему не хочу – хочу быть старым и вспоминать ушедшие годы. Эшли спросила, о чём я думаю, и я все эти мысли произнёс вслух. Добавил, что и любить по-настоящему не хочу – хочу вспоминать о любви, как это делал Маккьюэн.
Эшли толкнула меня в плечо и заявила, что я сам себя запутал:
– Тут всё проще! Тебе сейчас нравится думать о себе старом, думающем о своей прожитой жизни.
– Ты называешь это «проще»?
– Я к тому, что тебе хочется и жить, и любить. Просто сейчас ты не можешь вот так, на всю катушку сделать то, о чём мечтаешь, вот и оплакиваешь это старческими слезами – будто отчасти переживаешь всё это по-настоящему, а заодно находишь причину ничего по-настоящему не делать.
– Ты сама-то поняла, что сказала? – с улыбкой спросила Крис. – Ты что-нибудь понял?
– Понял, – с серьёзным видом кивнул Мэт. – Она сказала, что знает о том, что он знает, чего хочет, потому что они оба давно об этом знают, хотя узнали это только сейчас и оба этого хотят.
Эшли не обратила на них внимания. Мы с ней ещё какое-то время поспорили, потом окончательно запутались, смешав и прошлое, и будущее, и то, что было, и то, чего не будет.
Когда я закурил, Крис сказала, что в машине курить нельзя, но, когда я затушил сигарету, Крис сама закурила и нашла всё это очень забавным. На самом деле ничего забавного в этом не было, но мы опять смеялись, курили все одновременно, и пепел разносило по салону, и Крис крикнула, что заставит нас всё убирать, но была довольна поездкой, а про университет уже не вспоминала. Чикаго остался позади. С ним исчезли его тревоги и его картонное небо. Мы поднимались на север, и нам было хорошо.
Заиграл бодрый, но неисчерпаемо однообразный Лайтфут, и мы притихли. Впрочем, однообразность и прямолинейность Лайтфута не мешали слушать его песни бесконечно долго, да и мы уже молчали совсем не так, как в Чикаго, – теперь мы молчали вместе, так что настроение оставалось хорошим, но смех сменился сонливостью, и все, кроме Крис, решили вздремнуть. Крис явно не отказалась бы тоже поспать, но не сказала по этому поводу ни слова, просто смотрела вперёд, на дорогу, иногда сверялась с картой и слушала, как Лайтфут поёт свой «Early morning rain».
Выныривая из дрёмы, я приоткрывал глаза и видел, как вдоль дороги текут города и совсем мелкие поселения с крохотными домами, будто вырезанными из рекламных щитов и расставленными по обочине вместо унылой череды деревьев. Мелькали мотели, моллы, кафетерии, синие и зелёные щиты с указателями и надписями. Блестели озёра, а по узким дорожкам катились велосипедисты. Я даже не знал, где именно мы едем, но спрашивать об этом Крис не было никакого желания, и я опять проваливался в полумрак сна, а открыв глаза, видел только серые поля и голые, будто ощипанные, но всё же по-осеннему красивые кусты.