— Триста пятая Боденская — откуда? — спросил Верховный. И поднял утомленные глаза: — Прошу точнее.
В этом просторном и мрачноватом кабинете не признавалась громкая, броская фраза. Тут ценили только факты, действовал строгий, почти математический, расчет.
Многие в мире хотели бы заглянуть в эту комнату. Она обросла легендами и небылицами. О Сталине рассказывали сказки: красивые — громко, страшные — шепотом.
В кабинете Сталина часто случалось неожиданное. Бывали ошибки.
Но в конечном счете все вершили люди…
Генерал-лейтенант Жердин схватился за мысль: все делают люди. Великое множество людей. Имен которых никто не знает. Они могут вознести иль погубить. И никто их не осудит. Потому что осуждать некого. А главное, потому, что народ всегда бывает прав. Хоть никто в отдельности не волен…
А Сталин? Тоже не волен?..
Мысль обожгла, метнулась и пропала. Сталин негромко сказал:
— Вся надежда на людей. Поэтому людей надо беречь. — Помолчал, словно давал осмыслить, понять свои слова, прибавил с неожиданной поспешностью: — За неоправданные потери я буду снимать с командных должностей, — прошелся из угла в угол, остановился возле Жердина: — Я вызвал вас, чтобы поделились своими взглядами на лето. Командующий фронтом недоволен вами. Он сердится на вас…
Генштабисты смотрели выжидательно, Жердину показалось — встревоженно. Начальник Генерального штаба едва заметно улыбнулся. Словно подбадривал.
Когда заговорил, голос самому показался излишне громким, излишне строгим. Но об этом он уже не заботился.
— Я рад, товарищ Сталин, что мне представилась возможность высказать свой взгляд на предстоящую летнюю кампанию. Должен, однако, оговориться: относительно узкие рамки обязанностей командующего армией весьма ограничивают мой взгляд. И тем не менее некоторые выводы мне представляются бесспорными.
Верховный молча наклонил голову.
— Январское наступление под Харьковом, как известно, кончилось неудачей. В последние недели армия ведет бои местного значения, мы стремимся улучшить свои позиции, готовимся к обороне.
Сталин перестал ходить.
— Почему — к обороне? — спросил он.
На Жердина смотрели молча. Начальник Генерального штаба опять улыбнулся, на этот раз нерешительно и грустно. Электрический свет горел ярко, а в кабинете делалось мрачнее. Не было слышно ни единого шороха. Показалось — не только в этой комнате, но даже за стенами все затаилось…
— Нам известно, что зимняя кампания не внесла изменений в масштабах войны. Принимая во внимание расчет немцев на молниеносность, мы добились значительного успеха. Позволю себе считать — морального свойства.