Подполковник Суровцев, будто не слыша гневного голоса командующего, смахнул с дощатого стола чужие объедки, неспешно расстелил карту.
Полковник Добрынин стоял навытяжку:
— Рота триста тринадцатого полка на том берегу.
— Весь полк — на правый берег! К двенадцати ноль-ноль. До утра расширить плацдарм, чтобы дать возможность танкам…
Наверху, за толстым перекрытием, ухало. Блиндаж то мелко-мелко трясся и что-то дребезжало в нем, точно оконное стекло, то испуганно привставал, и тогда, всякий раз в одном месте, что-то сухо надламывалось и трещало…
— На участке вашей дивизии пойдут танки! Чтоб до рассвета… Вы слышите, полковник Добрынин?
Рядом, за стеной, земля оглушительно разломилась. Блиндаж приподнялся и криво осел; ослепительный огонь карбидной лампы утонул в пыли, из потолка вылезло бревно.
Жердин вынул платок, отер лицо:
— Сколько до берега?
Полковнику Добрынину вдруг подумалось, что такие вот минуты уже были: блиндаж, артиллерийский обстрел, прямое попадание, пыль — не продохнешь — и огонь… Голос командующего, Суровцев над картой…
Мысль о том, что все повторяется в мельчайших подробностях, пришла оттого, что всегда одинаковой остается смерть.
И тогда, и теперь до смерти было несколько шагов.
До верной смерти оставалось два километра. Там, на берегу Северского Донца, лежали мертвые и живые. Там больше было мертвых.
Подполковник Суровцев ткнул пальцем за Северский Донец, глянул на Жердина прямо и остро, как будто старался угадать, что думает, на что надеется командующий.
— Я не могу судить о масштабах операции, анализировать ее стратегически… Я не знаю всех возможностей. Многое, однако, мне представляется сомнительным…
Жердин шагнул к столу. Из-под козырька фуражки черно, льдисто смотрели немигающие глаза. Приложил все пять пальцев к потрепанной карте… И потянулся к Суровцеву.
А может, начальнику штаба только показалось…
Но нет… Жердин, прямой, высокий, с твердокаменным лицом, наклонился через стол:
— Завтра к вечеру дивизия должна быть на этом рубеже! — И повел подбородком вниз. — Штаб на левом берегу не задерживать. Тыловые службы…
Перед мысленным взором встало то, чего опасался. Понял: начальник штаба дивизии тоже опасается. И Добрынин…
Именно поэтому замолчал, так и не закончил про тыловые службы.
Есть сомнение. Но есть приказ. И — дисциплина. А главное, есть люди, на которых Жердин надеялся.
На фронте от Изюма до Белгорода сейчас происходило то, чему генерал Жердин пытался воспрепятствовать. Но, делая сейчас то, что считал пагубным для армии, все-таки не терял надежды: видел чужие глаза, слышал неспешный, вдумчивый голос, видел синий карандаш…