— Грехов, ты?
Мишка отозвался тотчас:
— Готово, товарищ старший лейтенант.
Над рекой было светло как днем, этот ночной день доставал сюда, до плацдарма.
Сейчас пойдут.
Лопнула, огнем ослепила мина. Еще одна… И все кругом приподнялось, развалилось надвое, разделилось на черное и огненное. Откуда-то издалека пришла тугая, безразличная мысль: «Кончилась передышка».
Но передышки не было. Просто минут десять немцы не стреляли. Ровно столько, сколько потребовалось, чтобы сообразить…
Старший лейтенант Веригин шел по окопам, хрипел сорванным голосом:
— Стоять на месте! Приказываю — стоять на месте!
И злой голос — в самое ухо:
— Куда отступать-то?
Андрей вернулся назад. Почему-то решил, что его место вот тут, возле сломанного бревна. Рядом с Греховым.
Мишка сидел на дне окопа, спрятав голову в колени.
— Грехов! — окликнул Андрей. — Ты что это, Грехов?
И потряс Мишку за плечо. Тот вскочил, глаза при близкой вспышке показались безумными.
— Ты что это, Грехов?
— А ничего, — удивленно ответил Мишка. — Пулемет к бою готов.
— Страшно, что ли? — прокричал Андрей. Он вдруг поймал в себе желание быть рядом, тесно, хоть с кем-нибудь. Чтоб чужое дыхание, голос — рядом…
А Мишка сказал:
— Известное дело — страшно.
Слова показались необыкновенно громкими — обстрел неожиданно прекратился.
Два бойца волоком протащили раненого, кто-то корчился и стонал, неумело, озлобленно плакал.
Кто-то кричал, надрывался:
— По команде!.. Огонь по команде!
Андрей увидел немцев. Он уже привык видеть их. Но каждый раз видел по-новому. Одинаковость заключалась в том, что как бы ни сложился бой, немцы шли, чтобы убить его, Андрея… Наверное, поэтому в нем всякий раз что-то сжималось и застывало, одинаково светлело в голове, пронзительно звенело в ушах… На секунду схватывались в единоборстве страх и долг, но Андрей никогда не признался бы даже самому себе, что бывает в нем испуг, и, уж наверное, усомнился бы, что в бою руководит им храбрость. Он не держал в голове громких лозунгов, но всегда жили в нем родные восходы и закаты, русская балалайка и старинные песни, кавалерист Иван Жоголев и школьный учитель Макаров… Он не признавал флага, кроме красного, не знал человека, гениальней Ленина… Помнил, что сам он — командир Красной Армии и коммунист.
Надо было умереть, но выстоять.
Большие и сложные понятия, философские обобщения на войне умещаются на прицельной рамке.
Он видел, как бегут, приближаются немцы. Вырывались из темноты, оттуда, где вспыхивали, не успевали оседать огненные сполохи германских батарей.
Андрей Веригин подождал. Потом вскинул руку: