— Наза-ад! Приказ командующего — назад!
На петлицах «шпалы».
Мишка увидел начищенные до блеска сапоги и пшеничные волосы.
«Веригин!.. Капитан».
Приказал своим оставаться в строю, а сам начал пробиваться к мосту. И точно так же, как Веригин, приказывал, требовал:
— Назад! Приказ командующего!..
На подножке грузовика стоял тучный, краснолицый подполковник, тянулся кверху, тряс бумагой:
— Предписание штаба фронта!
— Назад! — кричал Веригин.
Мишка протиснулся наконец к машине, ближе к Веригину:
— Товарищ капитан, привел в ваше распоряжение взвод с двумя пулеметами и пушкой! Семьдесят шесть миллиметров.
Веригин не удивился, точно ждал появления своего помкомвзвода.
— Грехов! — Отмахнул пистолетом, словно отрезал всех от берега: — Очистить подходы к мосту!
Мишка почувствовал, как застряло в груди от радости: понял, что Харьковское кончилось.
Минутная стрелка дрогнула, сбочилась… Пошел третий час ночи. Сталин мягко шагал из угла в угол, из конца в конец своего просторного кабинета, смотрел прямо перед собой. Давно потухшая трубка лежала на зеленом сукне.
Был тот час, те минуты, когда Сталин оставался один. Начинался новый день второго года войны; через несколько часов ему будут докладывать наркомы и генералы, ученые и дипломаты. Они будут ждать его слова, его приказа.
Сталин умел слушать, сейчас надо было научиться отбирать единственно правильное. В тяжелом поражении под Харьковом Сталин винил только себя, потому что не сумел отобрать… И вот сейчас, в третьем часу ночи, оставшись наедине с самим собой, думал, что эту ошибку, как и многие другие, может исправить только солдат. Маршалы, генералы, наркомы лишь помогут ему.
Если не ошибутся еще…
Конечно, ошибки могут быть. Но ошибаться так, как ошиблись под Харьковом, нельзя.
Остановился, выколотил трубку, набил табаком.
Когда закурил он впервые? И когда начал курить трубку? Подумал, и в твердой, нежалостливой душе ворохнулось теплое, живое, потому что вспомнил родной Кавказ, низкий потолок в отцовском доме, синие горы, которые всегда были видны из окна, всю семью за обеденным столом… Вспомнил русскую девочку Машу, которая держала в худенькой ручке ячменную лепешку, смотрела на него, Иосифа, грустными, недетскими глазами.
Она жила неподалеку, эта русская девочка, заброшенная в кавказскую глухомань недоброй судьбой.
Неизвестно почему, но всю жизнь он время от времени вспоминал худенькие ручки и обиженные глаза.
Вот и сейчас вспомнил…
Сталин подошел к стратегической карте. Он был всего лишь человеком. Но ответственность, которую взвалила на него судьба, которую взвалил он сам, заставляла смотреть на войну, на весь мир не только собственными глазами, но и глазами своих и вражеских генералов, иногда — глазами комбатов, солдат, вдов и сирот.