— А минут через пять эти звуки прекратились, и до тех пор, пока мы выломали дверь, всё было тихо, если не считать нашего разговора, — смущённо добавил живописец Иванов, теребя присохший к бороде тюбик.
— Все соседи часа два назад услышали шум в этой квартире, — сказал дворник Нышпорка.
— Лично я никакого шума не слышал, — пожал плечами Иванов.
— И я шума не слышал, — подтвердил Петров.
— И я, — поддакнул Сидоров. — Я ещё подумал: как это Илья Григорьевич мог так беззвучно сорваться с верёвки и плюхнуться в ванну? Ни стука, ни плеска, ни стона…
Нышпорка с Полуящиковым вышли на балкон, где действительно имелись пепел и окурки сигарет в импортной консервной банке из-под тушёнки из корейской собаки.
— Обрати внимание, Захар, что с балкона не видна дверь ванной, так что если в ванную входить или из неё выходить, стоящие на балконе этого не увидят, — заметил детектив-любитель.
— Но если кто-то вошёл в ванную и убил натурщика, пока художники тут курили, то как же убийца мог выйти, если дверь осталась запертой изнутри? Не мог же покойник её запереть после ухода убийцы! — выразил сомнение детектив-профессионал.
— Это вопрос, — согласился Солопий Охримович.
— А может, всё же самоубийство? — с надеждой спросил Захар Захарович.
— Впрочем, о том, что дверь была заперта изнутри, мы знаем только со слов художников. Если это они укокошили натурщика, то и задвижку на двери сломали специально для того, чтобы ввести следствие в заблуждение, — изрыгнул версию Нышпорка, шевеля ноздрю мизинцем.
— Но если бы они его укокошили и инсценировали самоубийство, то уверяли бы нас, что слышали, как натурщик покончил с собой, как сорвался с верёвки и плюхнулся в воду, как сверху грохнулся топор. Зачем же им говорить, что таких звуков не было, если это противоречит версии о самоубийстве. Нелогично, — сказал инспектор уголовного розыска.
— Да, нелогично, — согласился дворник.
Они вернулись к художникам.
— Скажите, служители муз, а какое у натурщика было настроение? Он был в депрессии? — спросил Нышпорка.
— Наоборот! — воскликнул Петров, сверкнув сквозь ус зубом. — Илья Григорьевич был сегодня жизнерадостный, весёлый. Всё время шутил.
— Анекдоты рассказывал! И про Вовочку, и про Штирлица, и про Вини Пуха с Пятачком, и про Василия Ивановича с Петькой, — уточнил Иванов, теребя кисточку, присохшую к воротнику.
— Мне особенно запомнился тот, где Пятачок с красным флагом бегает туда-сюда под большим-пребольшим дубом и поёт: «Наш паровоз, вперёд лети, в коммуне остановка…», а летящий на воздушном шарике Вини Пух ему сверху кричит: «Эй, Пятачок, по-моему, пчёлы всё равно не верят, что я паровоз». Я так смеялся! — всхлипывая, вспомнил Сидоров и смахнул скупую мужскую каплю.