– Дослушайте, – с прежней холодностью остановил старого воина Эодрейд. – Мы лишь начали войну. И дали лишь первое сражение. Теперь предстоит решить, как вести дело дальше.
– Но… мы же приняли «вечный мир»! – пробасил Эркенбранд. – Я не понимаю, владыка…
Эодрейд кивнул.
– Ты прав, Храбрейший. Мы приняли этот «вечный» мир, но разве ты забыл, при каких обстоятельствах? Тарбадская неудача дорого нам обошлась; выбирать не приходилось. К тому же напуганные ховрары с дунландцами изрядно отодвинули свои рубежи; не так далеко, как нам бы хотелось, но тем не менее. На тот момент это была хорошая сделка, Вестфольдинг.
– И мой король хочет теперь забыть о ней? – не уступал старый воин.
Остальные Маршалы, Фолко и гномы молча внимали. Малыш и тот бросил с тоской озирать стол – не появится ли на нём внезапно еда посущественнее? – и, приоткрыв рот, оторопело таращился на короля.
– Забыть? – Эодрейд поднял бровь. – Помилуй, Храбрейший, разве о таком забудешь? У нас отняли плоды наших побед, а ты речёшь – «хочет забыть»?
– Мой король играет словами, – Вестфольдинг не опустил взгляда.
– Твой король, Храбрейший, понимает, что Рохану нужны не красивые пергаменты и неприкосновенность печатей, Рохану нужна победа. И мы должны решить, как её добиться. Разве человек, которому приставили к горлу нож и вынудили расстаться с добром, не имеет права вернуть своё достояние силой?.. Разве должны связывать его «клятвы» и «обещания», данные разбойникам и грабителям в краткий час их торжества?.. Понятны ли тебе мои слова, досточтимый?
Эркенбранд сердито пыхтел и сопел, но под ледяным взглядом короля спорить дальше не стал. Тем более что в запертую дверь покоя кто-то осторожно постучал.
Эодрейд недовольно сощурился, сделал знак. Торин, не чинясь и не ожидая дальнейших споров, встал, шагнул к створкам, отодвинул тяжёлый засов.
Старый мажордом низко склонился перед хозяином Эдораса.
– Явился Брего, Третий Маршал Марки, мой король. Он повергает к стопам твоим свои извинения, ссылается на необходимость устройства уставших войск и просит позволения войти.
Эодрейд поморщился.
– Эотайн, старый друг мой. Чем дальше, тем речи твои всё больше смахивают на речи гондорских придворных, напыщенных, словно индюки. У походных костров мы говорили с тобой совсем не так.
– Истинно, мой король, – с достоинством поклонился старик. – Но мы более не в походе. Марка восстановлена, а двор королевский – не зимний бивуак подле Андуина.
– Пусть Брего войдёт, – король старался подавить раздражение, не выплёскивая его на старого и верного соратника.