— С верховьев Ижмы гости прибыли… входите, входите, мама, приглашай гостей…
Илья молча наблюдал встречу родных и чувствовал какое-то особенное тепло вокруг себя, сердечное тепло людей, благорасположенных друг к другу, живущих простой и честной жизнью. Вслед за матерью на крыльцо высыпали двоюродные сестры и братья Феди, закружились вокруг, загомонили.
— Мама, пока мы на стол собираем, может, Федя с товарищем после дальней-то дороги в баню пойдут? Жару еще много осталось, — предложила тетя Настя.
— А и освежитесь, Федюшко, — поддержала ее бабушка.
— Вот хорошо, комарье нас порядком покусало…
— Тогда я мигом свежего белья скалкой покатаю. А может, сначала покушаете с дороги?
— Спасибо, мы еще не проголодались, бабушка.
— Гриша, отнеси в баню пару ведер холодной воды, — приказала тетя Настя сыну.
Федя представил родным Илью и протянул бабушке короб с хариусами:
— Вот, по реке спускались, дак напрыгало в лодку… Пока отпаривали в бане комариные укусы, Илья спросил Федю:
— Тут как будем, Федя, снова мне заикаться? Или другое что придумаем?
— Не надо, Илья. Скажу, что на Чердынь пробиваешься.
— А почему, зачем?
— Да мало ли. Надо человеку — вот и идет. Не скажешь сам, не станут допытывать. А дяде Дмитрию я немножко расскажу, чтобы по селу лишнего не болтали. Тут и староста, и урядник, и становой пристав…
Так и договорились. После ужина их уложили, как братьев, — на одну широкую деревянную кровать в маленькой летней комнатке.
С той минуты, как заключенный Туланов узнал, что начальником у них старший майор Гурий Илья Яковлевич, он несколько раз вспоминал эту летнюю прохладную комнатку в доме бабушки и широкую деревянную кровать, на которой они, по-братски, спали после длинного пути по тайге и рекам: он и Илья. Тогда еще просто — Илья. Без званий, без отчества. Разве брата зовет брат — по отчеству?
После бани спалось долго и вкусно. Спали бы еще, да бабушка разбудила:
— Вставайте, дитятки, обедать пора. День-то сегодня какой… Федюшко, Троица нынче, большой праздник, надень вот, я принесла, это от деда осталось. Он ведь тоже большой был да сильный…
Она поставила рядом с кроватью кожаные блестящие сапоги, повесила на стул кумачовую рубаху и пестрядинные, в полоску, штаны. Феде вдруг стало как-то зябко внутри и горло сдавило спазмой — с такою силой охватило его глубокое родственное чувство и к бабушке, и к умершему деду, который, молодым, выходил на люди вот в этой самой одежде.
Умылись. Приоделись. Илья поверх голубой рубашки опоясался ремнем, расчесал гребешком густые черные волосы, усы, а наметившуюся бороду погладил рукой и рассмеялся: